Анатолий Папанов - Холодное лето

А меня не обошли стороной все четыре музы. Я люблю и мультипликацию, и радио, и эстраду…

В коммунальной квартире, где мы с родителями жили, был сосед, которого премировали детекторным приемничком, таким маленьким черным ящиком. И вот надо было иголочкой попадать в маленький кристаллик, чтобы поймать передачи одной из трех радиостанций. Это завораживало!

Особенно популярной была радиостанция имени Коминтерна. Вот тогда я впервые услышал голоса Собинова, Шаляпина, Качалова и многих других. И не мог остаться к этому равнодушным. И когда я вспоминаю детство и юность, то невольно вижу этот удивительный маленький детекторный приемничек, сыгравший, безусловно, роль в выборе мной профессии, подаривший мне столько радости и настроивший меня на многие размышления.

На радио в 30-е годы попадало только самое прекрасное из того, что существовало в нашем искусстве. Многие мастера только начинали…

Я, например, отчетливо помню, как транслировали юбилей Леонида Витальевича Собинова. Как приветствовал его знаменитый клоун Виталий Лазаренко. Помню второй акт из «Евгения Онегина», где Собинов пел Ленского, а Козловский, только-только начинающий, пел Трике.

Впоследствии передо мной прошла вся прекрасная жизнь певца Козловского. Я много раз слышал его и в концертах, и в опере, но познакомился с ним и больше всего слушал его по радио.

А сам я пришел на радио, когда еще был в самодеятельном рабочем театре «Каучук», которым руководил Василий Васильевич Куза, погибший во время бомбежки Вахтанговского театра. Один из наших спектаклей — «Профессор Полежаев», в котором я играл студента, — транслировали по радио. Это было в 1939 году, и никак не верилось, что наши голоса будут звучать во «всесоюзном масштабе».

А по-настоящему я встретился с радио уже после войны. На последних курсах института нас приглашали читать рассказы, стихи, участвовать в постановках.

Сейчас меня приглашают на радио все-таки по принципу амплуа. Конечно, я, если говорить грубо, — рычащий волк. Тигр Шерхан из «Маугли», разные старики, разбойники, казнокрады, бюрократы — вот моя область. Думаю, вести передачу «от автора» мне тоже не доверят, потому что тут нужен голос чистый, нейтральный, прозрачный, а не характерный, окраска которого давит слушателя, порабощает сознание.

В театре очень важна пластическая подготовка. Много времени занимают поиски костюма, грима.

Но и на радио, когда сталкиваешься с ролью, необходимо внутренне и внешне представить себе этого человека. Для меня, например, обязательно нарисовать себе персонаж внешне, иначе я не могу представить, как роль будет звучать, как этот человек относится к тому или иному явлению, происходящему в пьесе.

Поэтому я думаю, что работа актера, будь она на радио, в кино, на телевидении, по технологии ничем не отличается.

Я даже обращал внимание, что актер, стоящий у микрофона, до такой степени переживает, что ищет себе мизансцены и жестикулирует, как в театре. Это я видел даже у таких больших мастеров, как Грибов, Яншин и другие.

И общение партнеров на радио, безусловно, есть. Просто надо понимать его шире, ведь не обязательно вперить глаза друг в друга. Голосовое воздействие, ответ, вопрос, посыл мыслей, воздействие фразой, стихом…

Даже молчание играет роль. Некоторые актеры просят: «Слушай, постой, сделай паузу, потому что мне надо с тобой общаться».

И вот, хотя у тебя нет в данном эпизоде никаких слов, стоишь, а актер ищет в тебе общения.

И есть звукорежиссеры, которые говорят: «Подождите, мы запишем тишину…»

Думаешь: ну что ее писать? А вот оказывается, что не только звук, но и его отсутствие может служить выразительным средством радио.

Работа на радио очень важна для меня — она обогащает внутренний мир актера. Соприкосновение с материалом, который не удается играть в театре, развивает, расширяет горизонт.

Радио помогает отрабатывать голосовую, речевую характеристику персонажей, требует особой работы над текстом.

Сейчас в театре на речь обращают недостаточно внимания. Появляются актеры с тусклыми, какими-то невыразительными голосами. А радио требует звучания, здесь нельзя что-то промычать, промямлить.

Радио — серьезная школа с точки зрения звучания. В передаче совершенно невозможно голосовое совпадение двух артистов. А в театре на это обращают мало внимания.

Я бы советовал приглашать на радио артистов с периферии — мы мало их знаем, а ведь там есть замечательные артисты. Вот, скажем, я записывал «Дерсу Узала», а думаю, что на эту роль нужно было пригласить актера, который плоть и кровь тех мест, где происходят события.

Мне кажется, такие приглашения обогатили бы вещание и радио не грешило бы знакомыми голосами.

Самые любимые мною передачи — это детские. Рассказы для детей так обаятельны, чисты и непосредственны, так ясны и естественны, что для меня, артиста театра Сатиры, где все гротесково, обостренно, эти рассказы очень привлекательны. И, конечно, люблю записи классических литературных произведений.

Эстраду я тоже очень люблю. Она дает возможность поговорить со зрителем по душам о том, что для тебя важно. Но я, увы, не удовлетворен тем, что делаю на эстраде, в концертах. Мой труд здесь представляется мне днем вчерашним. А было благое начинание, которое почему-то заглохло: в Центральном доме работников искусств, в Москве, намечалось создать постоянно действующий так называемый «Театр несыгранных ролей». Думаю, многие артисты с удовольствием в нем работали бы и осуществляли свои мечты, не реализованные в театре и кино. Маленький театр одного актера — вот чего мне бы хотелось…

А. Ширвиндт: «Он обожал выступления на эстраде. И волновался перед концертами не меньше, если не больше, чем перед спектаклем. А волновался он всегда, не зная и не понимая, что значит холодный ремесленный профессионализм. Были у нас с ним некие эстрадные тандемы — вечера на двоих: отделение — мое, отделение — его. Точно так же мы выступали и с Андреем Мироновым.

Я неизменно смотрел и слушал, что делает Папанов в своем концертном отделении, и, пожалуй, знаю наизусть весь его репертуар. И как было всего этого не усвоить, если Толя ни в театре, ни на эстраде не играл «вполноги». Зрители у него быстро набирали температуру кипения. В любом затрапезном клубе, в любом эстрадном сарае он тратил себя как на просмотре театральной общественностью. Однажды играли мы «левый» концерт. Сейчас, в пору разгула всякого рода эстрадных кооперативов, многие узнали, что такое «левый» концерт. «Приезжайте, — говорят, — покажитесь только — и получите деньги не доходя до кассы!» Это и есть формула «леваков». Выступали мы в тот раз в некоем городе Н., в большой столовой самообслуживания. Зрители — немногие работники «общепита». А за стеклянными стенами — толпа тех, кого они обычно обслуживали. Хотя нам сказали, что будет чуть ли не весь «общепит» города. Словом, предприимчивые люди сделали себе подарок в виде такого вечера. А мы с Папановым и Мироновым, поочередно, дуэтом и трио выходя из помещения мойки, что-то читали им, играли, шутили. Ситуация нам, естественно, не понравилась, и я сократил свою программу до минимума. То же самое сделал и Андрей. Но Толя, волнуясь, выходил к этой более чем скромной и далеко не праздничной аудитории как на сцену Кремлевского дворца съездов или Центрального концертного зала. Он исполнил всю свою программу с полной отдачей. Концерт его обычно заканчивался странным четверостишием: