Марина Цветаева - Мне нравится, что Вы больны не мной… (сборник)

На радость

С. Э.

Ждут нас пыльные дороги,Шалаши на часИ звериные берлогиИ старинные чертоги…Милый, милый, мы, как боги:Целый мир для нас!

Всюду дома мы на свете,Всё зовя своим.В шалаше, где чинят сети,На сияющем паркете…Милый, милый, мы, как дети:Целый мир двоим!

Солнце жжет, – на север с юга,Или на луну!Им очаг и бремя плуга,Нам простор и зелень луга…Милый, милый, друг у другаМы навек в плену!

Асе

Мы быстры и наготове,Мы остры.В каждом жесте, в каждом взгляде,        в каждом слове. –Две сестры.

Своенравна наша ласкаИ тонка,Мы из старого Дамаска –Два клинка.

Прочь, гумно и бремя хлеба,И волы!Мы – натянутые в небоДве стрелы!

Мы одни на рынке мираБез греха,Мы – из Вильяма ШекспираДва стиха.

Мы – весенняя одеждаТополей,Мы – последняя надеждаКоролей.

Мы на дне старинной чаши,Посмотри:В ней твоя заря, и нашиДве зари.

И прильнув устами к чаше,Пей до дна.И на дне увидишь нашиИмена.

Светлый взор наш смел и светелИ во зле.– Кто из вас его не встретил– На земле?

Охраняя колыбель и мавзолей,Мы – последнее виденьеКоролей.

Сергею Эфрон-Дурново

Есть такие голоса,Что смолкаешь, им не вторя,Что предвидишь чудеса.Есть огромные глазаЦвета моря.

Вот он встал перед тобой:Посмотри на лоб и бровиИ сравни его с собой!То усталость голубой,Ветхой крови.

Торжествует синеваКаждой благородной веной.Жест царевича и льваПовторяют кружеваБелой пеной.

Вашего полка – драгун,Декабристы и версальцы!И не знаешь – так он юн –Кисти, шпаги или струнПросят пальцы.

Как водоросли Ваши члены,Как ветви мальмэзонских ив…Так Вы лежали в брызгах пены,Рассеянно остановив

На светло-золотистых дыняхАквамарин и хризопразСине-зеленых, серо-синих,Всегда полузакрытых глаз.

Летели солнечные стрелыИ волны – бешеные львы.Так Вы лежали, слишком белыйОт нестерпимой синевы…

А за спиной была пустыняИ где-то станция Джанкой…И тихо золотилась дыняПод Вашей длинною рукой.

Так, драгоценный и спокойный,Лежите, взглядом не даря,Но взглянете – и вспыхнут войны,И горы двинутся в моря,

И новые зажгутся луны,И лягут радостные львы –По наклоненью Вашей юной,Великолепной головы.

П. Э.

День августовский тихо таялВ вечерней золотой пыли.Неслись звенящие трамваи,И люди шли.

Рассеянно, как бы без цели,Я тихим переулком шла.И – помнится – тихонько пелиКолокола.

Воображая Вашу позу,Я все решала по пути;Не надо – или надо – розуВам принести.

И все приготовляла фразу,Увы, забытую потом. –И вдруг – совсем нежданно! – сразу! –Тот самый дом.

Многоэтажный, с видом скуки…Считаю окна, вот подъезд.Невольным жестом ищут рукиНа шее – крест.

Считаю серые ступени,Меня ведущие к огню.Нет времени для размышлений.Уже звоню.

Я помню точно рокот громаИ две руки свои, как лед.Я называю Вас. – Он дома,Сейчас придет.

Пусть с юностью уносят годыВсе незабвенное с собой. –Я буду помнить все разводыЦветных обой.

И бисеринки абажура,И шум каких-то голосов,И эти виды Порт-Артура,И стук часов.

Миг, длительный по крайней мере –Как час. Но вот шаги вдали.Скрип раскрывающейся двери –И Вы вошли.

И было сразу обаянье.Склонился, королевски-прост. –И было страшное сияньеДвух темных звезд.

И их, огромные, прищуря,Вы не узнали, нежный лик,Какая здесь играла буря –Еще за миг.

Я героически боролась.– Мы с Вами даже ели суп! –Я помню заглушенный голосИ очерк губ.

И волосы, пушистей меха,И – самое родное в Вас! –Прелестные морщинки смехаУ длинных глаз.

Я помню – Вы уже забыли –Вы – там сидели, я – вот тут.Каких мне стоило усилий,Каких минут –

Сидеть, пуская кольца дыма,И полный соблюдать покой…Мне было прямо нестерпимоСидеть такой.

Вы эту помните беседуПро климат и про букву ять.Такому странному обедуУж не бывать.

Вполоборота, в полумракеСмеюсь, сама не ожидав:«Глаза породистой собаки,– Прощайте, граф».

Потерянно, совсем без цели,Я темным переулком шла.И, кажется, уже не пели –Колокола.

Прибой курчавился у скал, –Протяжен, пенен, пышен, звонок…Мне Вашу дачу указал –Ребенок.

Невольно замедляя шаг– Идти смелей как бы не вправе –Я шла, прислушиваясь, какСкрежещет гравий.

Скрип проезжающей арбыБез паруса. – Сквозь плющ зеленыйБлеснули белые столбыБалкона.

Была такая тишина,Как только в полдень и в июле.Я помню: Вы лежали наПлетеном стуле.

Ах, не оценят – мир так груб! –Пленительную Вашу позу.Я помню: Вы у самых губДержали розу.

Не подымая головыИ тем подчеркивая скуку –О, этот жест, которым ВыМне дали руку.

Великолепные глазаКто скажет – отчего – прищуря,Вы знали – кто сейчас грозаВ моей лазури.

От солнца или от жары –Весь сад казался мне янтарен,Татарин продавал чадры,Ушел татарин…

Ваш рот, надменен и влекущ,Был сжат – и было все понятно.И солнце сквозь тяжелый плющБросало пятна.

Всё помню: на краю шэз-лонгСоломенную Вашу шляпу,Пронзительно звенящий гонг,И запах

Тяжелых, переспелых розИ складки в парусинных шторах,Беседу наших папиросИ шорох,

С которым Вы, властитель дум,На розу стряхивали пепел.– Безукоризненный костюмБыл светел.

С ласточками прилетелаТы в один и тот же час,Радость маленького тела,Новых глаз.

В марте месяце родиться– Господи, внемли хвале! –Это значит быть как птицаНа земле.

Ласточки ныряют в небе,В доме все пошло вверх дном:Детский лепет, птичий щебетЗа окном.

Дни ноябрьские кратки,Долги ночи ноября.Сизокрылые касатки –За моря!

Давит маленькую грудкуСтужа северной земли.Это ласточки малюткуУнесли.

Жалобный недвижим венчик,Нежных век недвижен край.Спи, дитя. Спи, Божий птенчик.Баю-бай.

Война, война! – Кажденья у киотовИ стрекот шпор.Но нету дела мне до царских счетов,Народных ссор.

На, кажется – надтреснутом – канатеЯ – маленький плясун.Я тень от чьей-то тени. Я лунатикДвух темных лун.

При жизни Вы его любили,И в верности клялись навек,Несите же венки из лилийНа свежий снег.

Над горестным его ночлегомПомедлите на краткий срок,Чтоб он под этим первым снегомНе слишком дрог.

Дыханием души и телаСогрейте ледяную кровь!Но, если в Вас уже успелаОстыть любовь –

К любовнику – любите братца,Ребенка с венчиком на лбу, –Ему ведь не к кому прижатьсяВ своем гробу.

Ах, он, кого Вы так любилиИ за кого пошли бы в ад,Он в том, что он сейчас в могиле –Не виноват!

От шороха шагов и платьяДрожавший с головы до ног –Как он открыл бы Вам объятья,Когда бы мог!

О женщины! Ведь он для каждойБыл весь – безумие и пыл!Припомните, с какою жаждойОн вас любил!

Припомните, как каждый взгляд выЛовили у его очей,Припомните былые клятвыВо тьме ночей.

Так и не будьте вероломныУ бедного его креста,И каждая тихонько вспомниЕго уста.

И, прежде чем отдаться бегуСаней с цыганским бубенцом,Помедлите, к ночному снегуПрипав лицом.

Пусть нежно опушит вам щеки,Растает каплями у глаз…Я, пишущая эти строки,Одна из вас –

Неданной клятвы не нарушу– Жизнь! – Карие глаза твои! –Молитесь, женщины, за душуСамой Любви.

Осыпались листья над Вашей могилой,И пахнет зимой.Послушайте, мертвый, послушайте, милый:Вы всё-таки мой.

Смеетесь! – В блаженной крылатке дорожной!Луна высока.Мой – так несомненно и так непреложно,Как эта рука.

Опять с узелком подойду утром раноК больничным дверям.Вы просто уехали в жаркие страны,К великим морям.

Я Вас целовала! Я Вам колдовала!Смеюсь над загробною тьмой!Я смерти не верю! Я жду Вас с вокзала –Домой.

Пусть листья осыпались, смыты и стертыНа траурных лентах слова.И, если для целого мира Вы мертвый,Я тоже мертва.

Я вижу, я чувствую, – чую Вас всюду!– Что́ ленты от Ваших венков! –Я Вас не забыла и Вас не забудуВо веки веков!

Таких обещаний я знаю бесцельность,Я знаю тщету.– Письмо в бесконечность. – Письмо в        беспредельность –Письмо в пустоту.

Милый друг, ушедший дальше, чем за́ море!Вот Вам розы – протянитесь на них.Милый друг, унесший самое, самоеДорогое из сокровищ земных.

Я обманута, и я обокрадена, –Нет на память ни письма, ни кольца!Как мне памятна малейшая впадинаУдивленного – навеки – лица.

Как мне памятен просящий и пристальныйВзгляд – поближе приглашающий сесть,И улыбка из великого Издали, –Умирающего светская лесть…

Милый друг, ушедший в вечное плаванье,– Свежий холмик меж других бугорков! –Помолитесь обо мне в райской гавани,Чтобы не было других моряков.

«Мне нравится, что вы больны не мной…»