Владимир Муравьев - Карамзин

Кутузов, видимо, знакомил всех своих друзей с Плещеевыми, и они были сердечно приняты у Плещеевых в их доме на Тверской улице в приходе Василия Кессарийского.

У них бывал Ленц, сохранилось его стихотворение на французском языке «К мадемуазель Плещеевой, ребенку девяти лет, и ее семилетней сестре». Между прочим, к старшей, Александрин, обращено и поздравительное двустишие Карамзина:

Ты в мрачном октябре родилась — не весною, —Чтоб сетующий мир утешен был тобою.

Однако лишь один Карамзин, как говорится, вошел в семью, зимой много времени проводил в их московском доме, летом жил в их орловском имении Знаменском. Настасья Ивановна называла Карамзина «сыном и другом». И. И. Дмитриев в своих воспоминаниях, рассказывая, что Карамзин, живя в Москве, «с удовольствием проводил вечера у Настасьи Ивановны», говорит: «В ее-то сельском уединении развивались авторские способности юного Карамзина. Она питала к нему чувства нежнейшей матери». Сама же Плещеева впоследствии вспоминала: «Лучшее его удовольствие было, как вы сами знаете, быть со мною, он читал у меня в комнате, рассуждал со мною, хотя часто мы с ним спорили, писал у меня; одним словом, я была или думала быть его лучшим другом».

Наверное, в отношениях с Плещеевой была легкая влюбленность или игра во влюбленность. Скорее всего, все-таки игра, не переступавшая строгих границ и не мешавшая Карамзину иметь романы, не вызывавшие у Настасьи Ивановны ни малейшего возмущения.

В 1795 году Карамзин написал уже упоминавшееся большое стихотворение «Послание к женщинам», в котором он говорит о том, какое огромное место в его жизни занимают женщины. Он пишет о матери, давшей ему жизнь, о красавицах, ради благосклонности которых он готов был жертвовать жизнью на поле брани и стал поэтом и которые дарили его любовью; в женщине, говорит Карамзин, он обрел истинного друга. Заключительная часть «Послания…» посвящена Настасье Ивановне Плещеевой:

Нанина! десять лет тот день благословляю,Когда тебя, мой друг, увидел в первый раз;Гармония сердец соединила насВ единый миг навек. Что был я? сиротоюВ пространном мире сем: скучал самим собою,Печальным бытием. Никто меня не знал,Никто участия в судьбе моей не брал.               Чувствительность в груди питая,В сердцах у всех людей я камень находил;Среди цветущих дней душою увядая,               Не в свете, но в пустыне жил.               Ты дружбой, искренностью милой               Утешила мой дух унылый;               Святой любовию своей               Во мне цвет жизни обновила               И в горестной душе моей               Источник радостей открыла.               Теперь, когда я заслужил               Улыбку граций, муз прелестных,И гордый свет меня улыбкою почтил,Немало слышу я приветствий, сердцу лестных,От добрых, нежных душ. Славнейшие творцыИ Фебовы друзья, бессмертные певцы,Меня в любви своей, в приязни уверяютИ слабый мой талант к успехам ободряют.Но знай, о верный друг! что дружбою твоейЯ более всего горжуся в жизни сей               И хижину с тобою,               Безвестность, нищетуЧертогам золотым и славе предпочту.               Что истина своей рукоюНапишет над моей могилой? Он любил:Он нежной женщины нежнейшим другом был!

Петров в одном письме Карамзину из деревни в Москву писал: «Ты в Москве. А. А. (Плещеев. — В. М.) уже уехал, и потому ты почти всегда дома бываешь; несколько скучаешь; но еще более работаешь; десятую долю старых планов производишь в действо, делаешь новые планы: изредка ездишь под Симонов монастырь с котомкою книг и прочее обычное творишь. Не правда ли? — Поэзия, музыка, живопись воспеты ли тобою? Удивленные Чистые пруды внемлют ли Гимну Томсонову, улучшенному на языке российском? Ликует ли русская проза и любуется ли каким-либо новым светильником в ее мире, тобою возженном? Отправлено ли уже письмо к Лафатеру с луидором? — Прочитай сии вопросы и пересмотри свои композиции с отеческою улыбкою, если они существуют уже в телах; если же только души их носятся в голове твоей, то встань с кресел, посдвинь колпак немножко со лбу, приложи палец ко лбу или к носу и, устремивши взор на столик, располагай, что когда сделать; потом вели сварить кофе, подать трубку, сядь и делай — что тебе угодно».

Это описание замечательно не только своими бытовыми подробностями, что само по себе ценно, но еще тем, что оно раскрывает главное содержание тех лет жизни Карамзина, передает ее творческую наполненность. Позже, вспоминая это время, Карамзин в «Послании к И. И. Дмитриеву» (1793) напишет о нем как о времени надежд и творчества:

И я, о друг мой! НаслаждалсяСвоею красною весной,И я мечтами обольщался —Любил с горячностью людей.Как нежных братий и друзей;Желал добра им всей душою;Готов был кровию моеюПожертвовать для счастья их.И в самых горестях своихНадеждой сладкой веселилсяНе бесполезно жить для них —Мой дух сей мыслию гордился!Источник радостей и благОткрыть в чувствительных душах,Пленить их истиной святою,Ее нетленной красотою,Орудием небесным быть,И в памяти потомства житьКазалось мне всего славнее,Всего прекраснее, милее!Я жребий свой благословлял.Любуясь прелестью награды —И тихий свет моей лампадыС звездою утра угасал.

Самозабвенная радостная работа всю ночь — не поэтическая фигура: Карамзин рассказывал, как однажды за переводом оды Аддисона он просидел целую зимнюю ночь, «и в самую ту минуту, когда написал последние два стиха:

И в самой вечности не можноВоспеть всей славы Твоея! —

восходящее солнце осветило меня первыми лучами своими. Сие утро было одно из лучших в моей жизни!».

Масонство, имевшее для Карамзина в первые годы пребывания в новиковском кружке большую притягательность и вселявшее большие надежды на духовные тайные знания, а также литературные занятия требовали времени и напряжения всех сил. Петров был для него образцом и примером, но знающий изящную литературу, как отечественную, так и европейскую, тонко чувствующий и понимающий красоту стиля, он тем не менее отказавшись от оригинального творчества, занимался только переводами, выбирая лишь сочинения, входящие в круг масонского чтения и изучения.