Евгений Соловьев - Генри Томас Бокль. Его жизнь и научная деятельность

«В приведенных примерах проверка законов облегчалась тем, что одинаковые организмы мы наблюдаем в многочисленных экземплярах, и фазис, недоступный наблюдению в одном из них, отмечаем при исследовании другого. Но это – технический прием изучения и ничего общего с характером отыскиваемого закона не имеет. Этот закон мы понимаем как совершенно одинаковый для организма данного вида, существует ли последний в одной особи или в нескольких сходных экземплярах».

Действительно, трансформисты в настоящее время ищут закон подобного же типа для развития органического мира в его целом, хотя эта эволюция организма представляется мыслителю в единственном экземпляре, о котором трудно даже допустить, чтобы сходный с ним экземпляр эволюции организмов мог иметь место на каком-либо другом небесном теле. Закон этого развития, вследствие единственности экземпляра, на котором он изучается, открыть несравненно труднее, чем закон развития мотылька в его метаморфозах, но научная задача совершенно та же в обоих случаях. На определенной ступени появились четырехкрылые насекомые, и, раз появившись, они уже никогда не могли вернуться к тем формам, через которые прошли ранее, каковы бы эти формы ни были. Точно так же на другой ступени: из животного, принадлежащего к классу приматов, выработался питекантроп, и он никогда не вернется к форме обезьяны, бывшей его предком, никогда не обратится в гориллу и даже не проявит той комбинации физико-психических свойств, которой обладал его предок, впервые обделавший камень в топор. Не скоро наука установит закон для развития органического мира, такой же точный, как для эмбриологии цыпленка, но этот закон, насколько он известен в некоторых чертах, столь же научен, как последний, и совершенно одинакового с ним типа.

Итак, неповторяемость явлений никоим образом не может служить доказательством невозможности законов истории. Да и что, собственно, в мире повторяется в абсолютной тождественности самому себе? Падение камня, нагревание воды, рождение цыпленка, созревание плода на дереве, создание поэмы художником – совершается каждый раз при особых, своеобразных условиях температуры, тяжести, плотности воздуха и т. д. Абсолютных величин, абсолютной тождественности явлений, абсолютной повторяемости в природе нет. Скорость движения солнца или земли изменяется с каждым бесконечно малым промежутком времени и является величиной лишь приблизительной, а не математически неизменной.

«Если, – говорит Бокль, – человеческие действия не основаны на прочных законах, то должны быть обязаны своим происхождением случаю или сверхъестественному вмешательству». Вся история превращается в калейдоскоп бессвязных фактов, если мы допустим мысль, что нет специальных исторических законов. Но что же мешало до сих пор открытию этих последних? Оправдывающих и ослабляющих вину обстоятельств много:

1. Сложность исторических явлений.

2. Культ героев и отдельных личностей.

3. Суд над историей, так как до сей поры ни один из историков все еще не хочет отказать себе в удовольствии фигурировать в роли Миноса или Радаманта.

История, правильно понятая, есть наука развития общественных форм. По предрассудку, сохранившемуся еще со времен греков, ее начинают обыкновенно одни с появления письмен и сознательного отношения человека к окружающей его обстановке, другие – с образования государства. Почему установлена такая неопределенная грань между одной половиной жизни человечества и другой – это секрет, ставший, однако, как бы догматом. «История начинается с появления государства», – говорит, например, Вебер, но напрасно читатель станет перелистывать его объемистую «Weltgeschichte», чтобы узнать основания этого мифического изречения. Государство – лишь ступень общественной жизни, ступень очень неопределенная, закраины которой можно черно затушевать лишь у себя в кабинете. Историки устанавливают эту эру с таким же основанием, как Магомет свою собственную. У каффров и готтентотов также есть история, как у англичан и французов, так как у них есть сознание и смена общественных форм. Каждая общественная форма представляется как момент развития, подготовленный рядом предшествовавших моментов общежития и подготавливающий дальнейшие формы культуры. Поэтому-то для историка важнейшими вопросами являются: во-первых, из каких общественных форм могло развиться и действительно развивалось данное общежитие; во-вторых, какие формы культуры оно могло выработать и действительно выработало. Разнообразие внешних влияний, обусловливающих появление тех или других подробностей общежития, тех или других частностей культуры, значительно усложняет развитие истории, вызывая почти на каждом шагу сомнения, которые навсегда остались бы неразрешимыми, если бы не исчезло (хотя и далеко не вполне) прежнее биографическое направление – этот уродливый культ героев, от которого несвободны даже такие великие умы, как Гёте, Гегель, Карлейль и т. д.

Развитой историк наших дней, наравне со специалистами любой отрасли, может понимать мир в совокупности его явлений лишь как подлежащий безусловному детерминизму, иначе он ежеминутно будет натыкаться на случайности и чудеса, в сетях которых немедленно же и запутается. Механическая необходимость определяет столь же непререкаемо мысли и чувства особи, исторические провалы народов, как вращение планет, скорость движения и путь каждой капли водопада и изменяемость видов растений и животных. Если же это так, то настанет пора, когда нравственная оценка того или другого исторического процесса будет представляться такой же странной, как если бы в химии мы прочли: «При таких обстоятельствах мужественный кислород, восчувствовав горячую дружбу к нежному и томному водороду, решился слиться с ним воедино и, воспользовавшись услугами благодетельной волшебницы температуры, породил воду».

Ничто, разумеется, не может нас заставить быть равнодушными к ужасам инквизиции, например, но ненависть к ним относится к области морали, этики; истории же нечего здесь делать. Историк, собственно, должен признавать лишь один критерий – необходимость; если он точно, ясно, неопровержимо доказал, что такое-то явление по необходимости было обусловлено такими-то и такими действительными признаками, он исполнил свою научную роль. Как ни приятна роль Радаманта, от нее надо отказаться – или же продолжать ту недостойную канитель, которая под именем истории служила до сих пор интересам партий, вероисповеданий, возвеличиванию отдельных личностей.

Основой всякого научного понимания истории может и должно быть всегда самое строгое и широкое приложение методов объективных исторических знаний и объективной исторической критики, устанавливающей точную степень вероятности каждого исторического факта в его отдельности и совместимости с другими. Поэтому в научном понимании истории нет и не может быть места никакому субъективизму – ни логическому, ни нравственному. Мы обращаемся к истории с вопросами: что было, как было, что предшествовало и что неизбежно следовало, а не за тем, чтобы узнать, благородные или неблагородные поступки совершались в таком-то столетии. И раз ответ на поставленные вопросы станет обязательным для историка – мечта Бокля сбудется, а книга его будет дописана, хотя и не его рукой.