Пит Шоттон - Джон Леннон в моей жизни

При таких экстремальных обстоятельствах БИТЛЗ должны были пройти нелегкий путь к умению овладеть вниманием своей аудитории, или, как говорили немцы, «мак шоу». У Джона это выразилось в гротескном пародировании не только знаменитых «звезд» рок-н-ролла (в особенности — получившего серьезную травму Джина Винсента), но и бесчисленных анонимных калек и эпилептиков, и даже последнего немецкого фюрера. «Зиг хайль! — истошно орал Джон, — а ну, проснитесь, вы, ё…ые нацисты!» Кроме того, он прославился еще тем, что однажды вышел на сцену в трусах, единственным дополнением к которым было сиденье от унитаза, болтающееся на его шее. В то же время, группа прибегала и к таким простым приемам, как предельная громкость усилителей и топанье ногами «в унисон» для поддержки все еще нечеткого ритма барабанов Пита Беста.

Внешне БИТЛЗ выражали полное безразличие к тому, реагируют зрители на их все более изощренные хохмы или нет. В Гамбурге Джон (прежде всего), Пол и Джордж отработали высокомерное и надменное отношение к своей публике и вели себя так, словно только так и надо, словно это нечто само собой разумеющееся. «Запатентовав» эту уникальную смесь артистизма и безразличия, которая сослужила им добрую службу в дальнейшей карьере, БИТЛЗ в конце концов (и с лихостью) покорили матросов, пьяниц, проституток и всевозможных «крутых ребят», частенько собиравшихся на Рипербане.

Вскоре к этим бывалым типам добавилась и толпа юных богемных художников и самозваных экзистенциалистов, которых Джон тут же «укоротил» до «экзисов». Клауса Формана, Юргена Фольмера, Астрид Киркхер и их друзей, наверное, можно назвать первыми настоящими битломаньяками и, конечно, их первым «интеллектуальным» окружением.

Экзисы восхищались Битлами не меньше, чем Битлы — экзисами. Наиболее ощутимым проявлением влияния экзисов стала «французская прическа» (впоследствии мир узнал ее под названием «битловская прическа»), которую Стю, Джордж, Пол и Джон, именно в такой последовательности, в конце концов предпочли своим зализанным назад тедди-боевским кокам. Астрид тем временем предпочла Стю Сатклифа своему другу Клаусу.

Кроме того, БИТЛЗ завязали близкую дружбу с некоторыми другими английскими рок-н-ролльщиками, которые быстро становились неотъемлемой частью эстрады Рипербана. Сюда вошли и талантливый певец и гитарист Тони Шеридан, и некто Ринго Старр, он же — Ричард Старки, игравший на ударных в конкурирующей группе из Ливерпуля «Рори Сторм и Ураганы». («Rory Storm & Hurricanes» на слух воспринимается как «Ревущий шторм и ураганы» — прим. пер.)

И все же первая поездка в Гамбург закончилась катастрофой после того, как БИТЛЗ в нарушение условия контракта с «Кайзеркеллером» начали выступать в соперничающем с ним клубе «Топ Тен». Поэтому, наверное, не было ничего удивительного в том, что полиция «вдруг» сделала запоздалое «открытие» того, что Джорджу Харрисону еще только 17, а это на год меньше минимального возраста для работы в легальных ночных клубах, под предлогом чего Джорджа и выслали из страны. Вскоре Пола МакКартни и Пита Беста арестовали, когда они перетаскивали свое барахло из «Кайзеркеллера» за то, что они (якобы) устроили пожар в своей «Черной дыре» — комнатенке в духе Калькутты — и их тоже «выперли» из Германии. После этого Джону не оставалось ничего, кроме как в одиночку выбираться назад в Ливерпуль, с усилителем на спине, где в два часа холодной осенней ночью он разбудил гневную Мими, швыряя камни в окно ее спальни. (На следующий день он зашел ко мне и занял пол-кроны.)

Только через несколько недель унылые Битлы кое-как собрались с духом и по приглашению матери Пита Беста, Моны, начали выступать в ее клубе «Касба». И только тогда они поняли, что ливерпульская публика — пустяк по сравнению с гамбургской. «Касба», «Пещера», «Лизерленд Таун Холл», «Ливерпул Эмпайр»… После Гамбурга БИТЛЗ могли покорить кого угодно.

Но несмотря на все передряги и тяготы поездки в Гамбург, Джон чувствовал, что этот город больше всего подходит для него. Он даже пытался уговорить меня присоединиться к БИТЛЗ в одной из их предстоящих поездок и мне пришлось выдержать всю мощь умения Леннона убеждать так, словно он пытался втянуть меня в жуткую аферу. «Тебе там очень понравится, Пит, — твердил он. — В любое время дня и ночи ты будешь иметь все, чего только пожелаешь. Такое надо УВИДЕТЬ своими глазами; представить такое невозможно.»

К сожалению, главным образом из-за финансовых соображений тех лет, я не согласился; хотя Синтия Пауэлл сумела присоединиться к Джону во время их второй поездки в Германию. Позднее Джон рассказал мне, что именно из-за нее он однажды чуть было не перечеркнул свою жизнь. Это было нехарактерное проявление отважного благородства, которое произошло в агонии битловского выступления в клубе «Топ Тен». Джон увидел здоровенного парня, облапившего Синтию. Не думая о последствиях, Джон в одно мгновение отбросил гитару, спрыгнул со сцены, схватил бутылку, попавшуюся под руку и обрушил ее на череп поклонника Синтии. К ужасу Джона, его соперник даже не шелохнулся. Он спокойно, с застывшим лицом и фигурой, повернулся назад; по его лицу стекала кровь, смешанная с выпивкой и падали осколки стекла. Это продолжалось целую минуту, к исходу которой Джон, потеряв все свое мужество, был уверен, что смотрит прямо в глаза смерти.

Но когда этот раненый парень все же заговорил, его единственными словами были: «Я прошу прощения, что побеспокоил вас…»

«Ну ладно, — прорычал Джон угрожающе, насколько это было возможно при тех обстоятельствах, — но больше так не делай!» После этого он развернулся и пошел на сцену, надеясь, что никто не заметит, как дрожат его руки, когда он одевал гитару.

И все же, несмотря на подобные жуткие инциденты, Джон получал удовольствие, окунаясь в рипербановские подводные течения бессмысленной жестокости и извращенного секса. Имея глаз, наметанный на человеческие «странности» и ненасытный аппетит к новым ощущениям, Джон любил все это: и стриптиз-клубы, и порно-клубы, и проституток, и сводников, и транвеститов, и мелких уголовников, и гангстеров, не говоря о немецком пиве, которое Битлам, ревностным любителям, постоянно подносили прямо на сцену.

Но больше всего Джон любил «прелли», прелюдиновые таблетки для похудения, всегда имевшиеся за стойкой, которые давали группе возможность перекрывать прежние барьеры выносливости. Несомненно, эти «прелли», вскоре вытесненные «пурпурными сердцами» и «черными бомбардировщиками», заряжали Джона (и других) на безумные выходки, которые он вытворял в Гамбурге — главным образом оттого, что от них очень хотелось пить, а это вело к тому, что он пил все больше и больше. Вскоре Джон начал глотать амфетамины пригоршнями — независимо от того, играли БИТЛЗ или нет. Это и было его первым шагом в удивительный мир наркотиков, этих волшебных химикалий, сыгравших столь важную роль во многих последующих рассказах о Джоне Ленноне.