Виктор Шендерович - Изюм из булки

Впрочем, с высоты нынешнего знания о советской литературе, замечу, что обвинение в плагиате было некорректным: гимнописец, скорее всего, не читал ни Раймона Кено, ни собственный текст в «Авроре». Сварганил все это по-тихому какой-нибудь литературный негр с михалковских плантаций, — так что, как говорится у юристов, обвинение нуждается в переквалификации.

А в общем, конечно, я нарывался — и не исключено, что нарвался бы, но тут случилась перестройка. Яд, накопленный мною к двадцати восьми годам, понадобился аптекам, и меня начали помаленьку публиковать.

Рубка «хвоста»

Отделом «Сатиры & юмора» в «Московском комсомольце» заведовал в те годы Лев Новоженов — человек меланхолический и к суете не склонный. Он брал у меня из рук рассказик, знакомился с содержанием первого абзаца, потом сразу заглядывал в последний, заодно получая представление о размере текста, и, откладывая листки в сторону, сообщал:

— Сдам в четверг.

Мое честолюбие рвалось наружу, мне надо было, чтобы меня оценили, похвалили…

— Лева! — просил я. — Прочти!

— Ну чего я буду это читать? — резонно отвечал Лева. — Я же вижу: хороший рассказ…

Хороший не хороший, но если на верстке выяснялось, что текст не влезает в полосу, его сокращали простым арифметическим способом: отсчитывали лишние знаки с конца рассказа и ставили точку в том месте, где отсчет заканчивался. У газетчиков эта процедура называется «рубить хвосты».

Когда эдаким образом мне отрубили однажды «хвост» по самые уши, я потерял пиетет и возопил. Лев Юрьевич хладнокровно переждал авторскую истерику и поинтересовался:

— Фамилию твою набрали правильно?

— Да, — вынужден был признать я.

— Ну вот, — удовлетворенно произнес Новоженов. — Сегодня еще сто тысяч человек узнают, что ты есть. Скажи спасибо.

И я благодарил Новоженова и учился у него относиться ко всему философски… Но, кажется, так и не выучился.

Эстрада ждет

Насчет правильно набранной фамилии — Новоженов как в воду глядел.

Году эдак в восемьдесят четвертом случилось одно из первых моих выступлений: на окраине Москвы, в парке имени Дзержинского.

Дзержинского там как раз не хватало. Придя за кулисы, я обнаружил там пьяного в зюзю конферансье — москонцертовского детинушку в розовой рубахе. Детинушка явно нуждался в расстреле.

— Старик, — сказал он, когда я втолковал ему, что в числе прочих приглашен выступать. — Как тебя объявить?

Видя состояние товарища по эстраде, я печатными буквами написал в тетрадке свое имя и фамилию, выдрал лист и отдал его в нетрезвые руки. Конферансье прочел и сказал:

— Это мало.

— Нет-нет, — торопливо заметил я. — Совсем не мало. Больше ничего не надо!

— Старик! — ответил детинушка и, приобняв, обдал меня запахом, свойственным этой местности. — Ты не волнуйся, я тебя объявлю. Это моя работа — подать артиста публике…

И он меня подал.

— Выступает! — торжественно крикнул детинушка, как будто за кулисами ждал выхода как минимум Кобзон. — Лауреат премии журнала «Крокодил», лауреат «Клуба 12 стульев» «Литературной газеты», лауреат…

Минуты за полторы он напророчил все звания, которые мне предстояло получить в ближайшее десятилетие, и закончил:

— Виталий Шендрякевич!

Напутствие

Минимум раз в неделю в те годы я приходил в «МК» — и не только к Новоженову. Через пару дверей по тому же коридору в «Комсомольце» работал Александр Аронов.

Простенькая песенка «Если у вас нету тети…», мигом ушедшая в народ после выхода «Иронии судьбы», не сделала всенародно известным ее автора: он поразительным образом не умел — или не хотел — быть знаменитым. Поэзия Аронова — мощная, самобытная (как невозможно было ни с кем перепутать и самого Аронова: кряжистого, похожего на сильно выросшего тролля), — еще ждет своего часа. Хорошему стихотворению некуда торопиться, но — прочтите «Когда горело гетто…», прочтите «1956 год» и удивитесь, что вы прожили десятки лет, не зная ни этих стихов, ни фамилии их автора.

История, однако, не про стихи, а про вполне практическое напутствие, которое дал мне Аронов перед моей женитьбой (невеста обитала в том же редакционном коридоре).

— Жениться, — сказал он, — нужно один раз. Каждая следующая жена хуже предыдущей!

И блистательно развил этот тезис.

— Ей не можешь простить не только ее недостатков, но и отсутствия достоинств предыдущих жен…

«Не делайте этого…»

Однако и первая же моя свадьба чуть было не расстроилась уже в ЗАГСе.

Мы пришли подавать документы и сели заполнять бумажки в кабинете у какой-то государственной тети. Пока мы писали, тетя включила радио, и радио строго сказало:

— Не делайте этого, и скажите своим друзьям, чтобы этого не делали!

Наши руки дрогнули и замерли над заявлениями.

Через пару секунд выяснилось, что речь идет о разрушении муравейников.

Еще через минуту зловредное радио запело:

«Нам дворцов заманчивые своды

Не заменят никогда свобо-оды!»

Сцендвижение

Между тем — между первыми выступлениями, первыми публикациями, женитьбой и работой во Дворце пионеров — я начал преподавать в театральном институте предмет под туманным названием «сценическое движение».

Случилось все само собой и, как говорится, не было бы счастья… Из армии я вернулся в некондиционном виде: опухший от воды и капусты и забывший, что такое обычный кувырок через голову. Не имея в виду ничего, кроме физической реабилитации, я начал ходить на тренинг в Щукинское театральное училище — к родному со студийных времен Андрею Дрознину.

Тело в человеческое состояние возвращалось неохотно. Зато, что гораздо важнее, началась реабилитация психическая: я снова был при деле, при людях, при театре… Занятия Дрознина были интеллектуальным наслаждением. Его многочисленные ученики не дадут мне соврать: он гнул тела, постоянно атакуя мозги. Один из самых парадоксальных и штучных людей, которых послала мне щедрая судьба, Андрей Борисович всегда был немножко миссионером.

Что же касается собственно тренинга, то, будучи, так сказать, «дембелем» табаковской студии, курс упражнений я, разумеется, знал наизусть. И как-то само собой получилось, что стал Дрознину ассистировать.

Однажды его куда-то вызвали с занятий, и, убегая, он оставил меня за себя. Как сказано у О.Генри, песок — неважная замена овсу, но провести разминку я был уже в состоянии. Ну и пошло-поехало. В один прекрасный день я провел с первым курсом целое занятие.