Жизнь Вивекананды - Ромен Роллан
"Если вы будете искать своего спасения, вы пойдете в ад. Нужно искать спасения других. И даже если вы должны будете пойти в ад, трудясь для других, это лучше, чем достигнуть неба, ища своего спасения… Рамакришна пришел принести свою жизнь миру. Я тоже хочу пожертвовать своею жизнью. И вы, все вы, должны делать то же. И все наши жертвы — лишь начало. Из пролитой нами крови вырастут гиганты, героические работники, которые перевернут мир…"
Все та же великая музыка, фразы, близкие Бетховену, вдохновляющие ритмы, которые заставляют народы идти вперед, как хоры Генделя! Эти слова, погребенные под саваном книг, тридцать лет назад — я не могу прикоснуться к ним, не ощущая электрического удара. Какие потрясения, какие порывы они должны были порождать, когда выходили, пламенные, из уст героя!
Он чувствовал, что умирает. Но…
"…Жизнь — битва. Пусть же я умру в битве! Два года физических страданий унесли у меня двадцать лет жизни. Но душа не изменяется. Он по-прежнему здесь, тот же безумец, безумец, полный единой мыслью: Атман!.."
IX. Второе путешествие на Запад
Он предпринял второе путешествие на Запад, чтобы ознакомиться с учреждениями, которые были им основаны, и чтобы оживить их пламя. В этот раз он взял с собой самого ученого из своих братьев, Турьянанду[225], из высокой касты, добродетельной жизни и погруженного в изучение санскрита.
— Последний раз, — сказал он, — они видели воина. Теперь я хочу показать им брамина.
Он отправился[226] в совсем ином настроении, чем то, в котором ему предстояло вернуться: в своем исхудалом теле он нес огонь энергии, от него веяло духом действия и борьбы, и ему так противно было отсутствие силы в этом лишенном мужества народе, что на пароходе, в виду Корсики, он прославлял "Господа войны"[227].
Когда через полтора года он вернулся в Индию, он казался почти отрешенным от жизни и разочарованным в силе: на этот раз он под маской увидел жестокое лицо западного империализма и полные ненависти глаза его хищных птиц. Ему пришлось признать, что при первом своем путешествии он видел единственную мощь, организованность и внешнюю демократичность Америки и Европы. Теперь он видел дух наживы, алчность, божество — деньги, и его грандиозные ухищрения, его бешеную борьбу за господство. Он был способен отдать должное величию мощного сообщества…
"Но какое величие может быть у стаи волков?.."
"Жизнь Запада, — говорит один из свидетелей, — представлялась ему теперь адом…" Внешний блеск не обманывал его более. Он проник в скрытую трагедию, усталость под насильственной тратой энергии, глубокое страдание под гримом легкомыслия. Он скажет Ниведите:
"…Социальная жизнь Запада напоминает взрывы смеха: но под ними скрывается стон. Взрыв смеха переходит в рыдание. Живость, легкомыслие — лишь на поверхности. На деле душа Запада полна величайшего трагизма. Здесь (в Индии) внешность грустна и меланхолична, но под нею — беззаботность и веселье".
Каким образом ему явилось это пророческое прозрение? Когда и как, в то время как взор его падал лишь на кору дерева, он обнаружил червя, точившего сердцевину Запада в его полном блеске, приближающееся чудовище дней ненависти и агонии, лет войны и революции?[228] — Мы этого не знаем.
Дневник его путешествия велся очень поверхностно: с ним не было более Гудвина. За исключением одного-двух интимных писем, из которых самое лучшее — к мисс Мак-Леод из Аламеды, до нас, к сожалению, дошли только сведения о его передвижениях и об успехах его миссии.
Лишь ненадолго посетив Лондон, он отправляется в Соединенные Штаты, где проводит почти год. Там он встречается с Абхеданандой и находит в полном разгаре его работу в области ведантизма. Туда, в Кембридж, он назначает Турьянанду. Сам он задерживается в Калифорнии, климат которой дает ему несколько месяцев здоровья. Он читает там многочисленные лекции[229]. Он основывает новые ведические центры в Сан-Франциско, в Окленде, в Аламеде. Он получает в дар имение в полтораста арпанов среди лесов, в округе Санта-Клара, и создает там Ашрам, куда Турьянанда привлекает для монашеской жизни избранных учеников. Ниведита, которая к нему там присоединилась, говорит также в Нью-Йорке об идеалах индусских женщин и о древнем искусстве Индии. Маленькая группа последователей Рамакришны, хорошо подобранная, проявляет большую деятельность. Дело процветает. Идея распространяется.
Но вождь на три четверти уже не принадлежит этому миру. Тьма начинает окутывать дуб… Тьма ли это, или иной свет? Но это — уже не свет нашего солнца…
"Молитесь за меня, чтоб моя работа остановилась навсегда и чтоб моя душа вся целиком была поглощена Матерью! Нравственно мне очень, очень хорошо. Я чувствую отдых души, более чем тела. Битвы проиграны и выиграны. Я собрал в одно свои дела и жду великого Освободителя. Шива! Шива! Приведи мою Индию к другому берегу!.. Я опять тот юноша, который пил, очарованный, волшебные слова Рамакришны под баньяном Дакшинесвара. Вот моя истинная природа! Дела, деятельность, благотворительность — все это только привходящее… Теперь я слышу вновь его голос, этот давнишний голос, от которого трепещет моя душа. Узы порываются, любовь умирает, работа становится бесцветной. Волшебный блеск жизни ("glamour") ушел. Теперь только голос учителя призывает: "Пусть мертвые хоронят мертвых! Иди! Следуй за мною!.."
— "Я иду, Господь, мой возлюбленный, я иду!.." Нирвана передо мною… Этот Океан мира, без единой волны, без дуновения… Я счастлив, что родился, счастлив, что страдал, счастлив, что заблуждался, счастлив, что возвращаюсь к покою… Я не оставил никого, кто был бы привязан ко мне, я сам ни к кому не привязался. Прежний человек ушел навсегда. Руководитель, гуру, вождь исчез…"
В этом чудесном климате, под золотым солнцем Калифорнии, среди тропической растительности, его атлетическая воля сдает, его усталое существо растворяется в мечте, тело и душа разрешают себе плыть по воле волн…
"Я не смею даже оставить какой-нибудь след своими ногами или руками, чтоб не оскорбить дивное молчание, — признак полной иллюзии. За моей работой скрывалось честолюбие. За моей любовью — индивидуализм. За моей чистотой — страх. За моим призванием вождя — жажда повелевать. Теперь они исчезают, и я отдаюсь течению… Я иду, Мать, иду в тепло твоего лона, я иду, я поплыву повсюду, куда ты увлечешь меня, в Безмолвие, в страну чудесного. Я иду как зритель, не как действующее лицо. О! Это спокойствие!..
