Русская революция, 1917 - Александр Фёдорович Керенский
Я впервые познакомился с князем почти в канун революции, если не ошибаюсь, в декабре 1916 года. Я уже знал многих его близких соратников, слышал не только об общественной и гуманитарной деятельности Г. Е. Львова, но и о тайной политической работе в его окружении. В предчувствии дуновения бури, грозившей стране, не стоило откладывать знакомство с человеком, которому явно было суждено войти в число будущих государственных руководителей свободной России. Мы встретились в Москве в главном здании Комитета Союза земств, когда он выходил с какого-то делового совещания. После обмена любезностями князь пригласил меня в свой кабинет. Для взаимопонимания оказалось достаточно совсем краткой беседы, поскольку оба мы понимали, какие потрясения ожидают страну в скором времени.
Высказывания князя на политические темы отличались некой почти наивной простотой, однако под этой наивностью крылось глубокое знание народа. Чувствовалось, что он не только принимает близко к сердцу проблемы России, но и постоянно думает над ними. Вскоре после революции от него отвернулись многие прежние обожатели и соратники, упрекая в «слабоволии», «мягкотелости», «толстовском непротивлении злу насилием». Пусть бы те, кто называл политику князя в первые недели революции «непротивлением злу», сами попробовали под ураганным порывом выстроить в чистом поле карточный домик! Князь Львов учитывал глубину падения и развала России, как бы ни ошеломляло его разнузданное буйство стихийной силы народного гнева. Он понимал, страдал и прощал. В истории любой страны бывают моменты, когда величайшая мудрость правителей заключается в ожидании, в инстинктивном, а не рассудочном понимании еще зримо не проявившихся настроений народа.
«Не переставайте всем сердцем страдать за свободу России», — говорил князь Львов в начале мая на заседании Думы в речи, полной веры и глубоких мыслей. В глазах князя наследие борьбы за освобождение России заключалось не в наборе мертвых формул, пригодных лишь для архивов, а в жизни и в сути событий.
Князь Львов действительно не проявил «сильной воли» ни как премьер-министр, ни как министр внутренних дел. Только как бы он мог это сделать, даже если бы захотел? На столичных улицах вновь появилась полиция, переименованная в милицию, чтобы не напоминать о старом режиме, но она целиком состояла из поспешно и неудачно набранных людей, не имевших практически никакого понятия о технической стороне своих обязанностей. Когда журналисты спросили князя после печального результата попыток найти замену провинциальным губернаторам, что он намерен делать, кого назначать, Львов ответил: «Назначать никого правительство не будет. Такие вопросы должны решаться не в центре, а самим населением. Пусть на местах сами выберут». Что это, свидетельство «непротивления», которому можно только удивляться? Вовсе нет. Это лишь доказательство, что князь полностью понимал ситуацию, зная, что не пришло еще время центральным властям использовать свое право назначения и отдачи приказов. Когда уляжется волнение в ходе естественного развития событий, когда позволит ситуация в городах и губерниях, центральная власть начнет действовать.
«Мы можем творить новую жизнь народа — не для народа, а вместе с народом» — этой мысли князя Львова, которую уже иными словами высказал Авраам Линкольн, достаточно, чтобы дать представление о замечательной личности первого официального представителя нового правительства освобожденной России.
Итак, спросим: мог ли такой человек отстаивать классовые интересы буржуазии? Мог ли он представлять класс частных собственников, когда всей душою гораздо сильнее, гораздо любовнее, гораздо глубже таких, как Ленин, понимал стремление, реальный интерес, надежду русских крестьян? Этой надеждой была земля!
Фундаментальные реформы
Земля! О ней не говорилось ни слова в декларации Временного правительства, опубликованной в день начала его работы. Тем не менее, на самом первом заседании кабинета А. И. Шингарёв (убитый впоследствии большевиками накануне созыва Учредительного собрания, членом которого он был избран) получил официальное распоряжение, принятое единогласно без всякого обсуждения, разработать фундаментальный план полной реорганизации распределения земли и приступить к осуществлению этой беспрецедентной в европейской истории социальной реформы. Возможно, кое-кто из членов Временного правительства неосознанно питал в душе некоторые сомнения насчет столь поспешного отказа от старой системы собственности на землю, но подобные эгоистические чувства, свойственные каждому человеку, быстро отступили перед насущной необходимостью от всего отказаться, пожертвовать всем ради блага страны.
2 апреля Временное правительство опубликовало проект аграрной реформы, предусматривавший передачу всей обрабатываемой земли тем, кто ее обрабатывает, и в тот же день образовало Главный земельный комитет, поручив ему вместе с аналогичными губернскими комитетами и в сотрудничестве с избранными народом представителями разработать и вынести на рассмотрение Учредительного собрания основы земельного законодательства.
Вот так и велась кардинальная общественная реформа, просто, без всякого шума, нисколько не напоминая классические сцены Французской революции вроде пресловутой «клятвы в Зале для игры в мяч». Великая, поистине беспрецедентная социальная революция совершилась одним росчерком пера, которым представители российских землевладельцев после общепринятых формул подписались под обязательством «отказаться от буржуазных прав собственности».
Точно так же, как о земле, в первой декларации Временного правительства, совместно составленной представителями Совета, Временного комитета Думы и революционного пролетариата, не содержалось ни слова о трудовых проблемах. И этот вопрос «буржуазное» правительство решило с такой же легкостью, как земельный. Уже 20 марта новый министр торговли и промышленности Коновалов, миллионер, владелец крупных подмосковных фабрик, поставил во главу своей программы создание с согласия Министерства внутренних дел особого Министерства труда, которое приступило к работе 20 мая, привлекая к участию в своей деятельности представителей рабочих организаций. 24 марта Коновалов с согласия владельцев частных предприятий ввел на петроградских заводах и фабриках восьмичасовой рабочий день, вскоре предоставил практически полную автономию рабочим комитетам, начал вместе с представителями хозяев и рабочих устраивать специальные арбитражные суды для разрешения производственных споров. Наконец, Временное правительство готовило взамен временно действовавшего закон о кооперативах и их деятельности в стране. Единственным, чего правительство не учло во время своей реформаторской деятельности, была чрезвычайно опасная для рабочих подрывная демагогия Ленина.
По сравнению с широтой социальных реформ чисто политическая программа «буржуазного» Временного правительства не содержала никаких взятых им на себя обязательств и выглядела пустячной. После бесконечных дискуссий и некоторой казуистики, никому, кроме авторов, не интересной, интеллектуалы социалисты, представители Совета, думская либеральная профессура завершили разработку следующей программы мер, которые предстояло осуществить Временному правительству:
1. Полная и немедленная амнистия по всем политическим и религиозным делам, в том числе террористическим покушениям, военным восстаниям, аграрным преступлениям. (Статья вступила в силу 19 марта; 25 марта последовала отмена смертной казни.)
2. Свобода слова, печати, союзов, собраний и стачек, распространение
