Марк Твен - Автобиография

Спальня имеет по одной двери с каждого конца, так что кто угодно может протопать через любую из них в любое время дня и ночи, поскольку это единственный способ попасть в помещение за спальней, где располагается бесценная библиотека с бесценным книжным шкафом. Мебель: шелковый диван цвета семги, пара простых деревянных стульев и один обитый; обит он неведомой мне, но адской тканью; в углу – обычный кухонный стол на тонких ножках, у одной стены гардероб и туалетный столик, у противоположной – рахитичный комод из белой сосны, выкрашенный в черный цвет и украшенный имитацией медных ручек, также имеется двуспальная кровать с медным остовом. Приходится признать, что эта комната не перегружена мебелью. Две дощатые двери, о которых уже было сказано, милосердно скрыты пестрыми портьерами из неведомой страны и неведомого происхождения, другие двери, уже упомянутые, прикрыты длинными, спускающимися до полу занавесями, которые разведены по сторонам, чтобы обеспечить проход людей и света. Эти занавески имеют надменный вид, который никого не способен обмануть, поскольку основывается на гибриде шелка с хлопком в виде главного ингредиента. Цвет – ровный желтый, причем более густой, чем у стен задней половины комнаты. А вот вам любопытная вещь: можно переводить взгляд с одного из этих цветов на другой хоть пятьдесят раз, и всякий раз будешь думать, что тот, на который смотришь сейчас, более отвратительный. Это весьма любопытный и интересный эффект. Думаю, если бы человеку удалось настроить себя так, чтобы смотреть на эти цвета бесстрастно, тогда бы он понял, что оба являются безобразнейшими из известных в искусстве.

Мы рассматривали эти два желтых, но ими дело не исчерпывается, в комнате есть еще один. Это цвет высокого и пышного балдахина над медным остовом кровати; балдахин сделан из блестящего и кричащего атласа лимонно-желтого цвета – настоящего атласа, это почти единственная подлинная вещь во всей комнате. Он относится к знати, он относится к аристократии, он стоит в одном ряду с величественными белыми колоннами и изящным белым камином, все остальные вещи в комнате глубоко плебейские, они изгнанники, они скорбные изгои из своего законного дома, коим является дом бедняка.

На стене передней стороны в огромных рамах висят фотографии четы, которая ответственна за присутствие графини в этом мире. Было бы более согласно с хорошим вкусом, если бы они не так радовались по этому поводу. На торцевой стене в желтой половине комнаты висит парочка оправленных в рамки гравюр: женственные ангелы, занятые своим обычным делом по транспортировке скончавшихся особ на небеса над раскинувшимися далеко внизу городами, равнинами и горами.

Диссонансы этой комнаты – в красках, в смиренной бедности и показной, самодовольной претенциозности – повторяются в этом необъятном доме всюду, куда ни пойдешь.

Мне надоело описание деталей. Можно пройти двести футов вдоль любой стороны этого дома, через бессмысленную кучу бесполезных маленьких гостиных и кричащих коридоров, не найдя ничего здравого или уютного, вплоть до самой столовой в торце.

На следующем этаже над блэквудовской библиотекой расположена хорошая спальня, хорошо обставленная, с прекрасным каменным балконом и величественным видом, только что упомянутым, расширенным и улучшенным. Оттуда в северном направлении дома тянутся те же две сотни футов и примерно по такому же хаосу, что и на нижнем этаже. Но посреди находится огромная гостиная футов сорока в длину и ширину и, пожалуй, столько же в высоту, со вкусом обитая парчовым глазетом и с очень красивым фресковым потолком. Но комната эта имеет весьма сердитый вид, поскольку в ней по всему пространству разбросаны диваны, оттоманки, стулья и напыщенные оконные драпировки того же самого свирепо-лимонного атласа, уже ранее упомянутого при описании балдахина над медным остовом кровати этажом ниже. Войти в это величественную комнату ослепительным флорентийским днем – все равно что попасть в ад воскресным утром, когда там разводят наиярчайший и наижелтейший огонь.

Мне кажется, я говорил, что верхний этаж имеет двадцать комнат. Они не меблированы, они просторны, и лишь из одной открывается широкий и очаровательный вид. Надлежащим образом обставленные, они были бы приятны, уютны и во всех отношениях удовлетворительны.

Конец марта. Теперь, когда мы прожили в этом доме четыре с половиной месяца, предубеждения отпали одно за другим, и дом стал для меня очень уютен. При определенных условиях я бы хотел продолжать жить в нем бесконечно. На самом деле я мог бы свести эти условия к двум и быть вполне довольным. Я бы хотел устранить ту конюшню, которую держит графиня, поскольку неприятно иметь лошадиное стойло под спальней миссис Клеменс. А еще я бы желал, чтобы графиня выселилась из Италии, из Европы, вообще с этой планеты. Я бы хотел, чтобы она была связана обязательством отправиться туда, где ей место, – в мир иной, и уведомить меня, который именно из миров это будет, чтобы я мог принять меры насчет собственного загробного будущего.

Знакомые, которые зарезервировали для меня этот дом, пока я еще находился в Америке, были точно так же хорошо знакомы с тлетворным характером графини, как и любящая посплетничать Флоренция, но они позволили ввести себя в заблуждение, что графиня уедет жить в Париж, как только сдаст свой дорогостоящий дом. Это была ошибка. Она не собиралась делать ничего подобного. Она бы не вынесла жизни без ежедневного и ежечасного общения со своим красивым дворецким, а она не настолько богата, чтобы взять его с собой.

Поскольку в договоре об аренде не было условия, оговаривающего отъезд графини в Париж или какой-то другой рай, приспособленный к ее образу жизни, я вскоре понял, что способа ее устранить нет, и потому спустя два с половиной месяца ее благовонного присутствия в округе, с присутствия на территории поместья ее конюшни, я отказался от этой надежды и нахожусь с тех самых пор в поисках жилья. Поиски жилья в любой стране трудны и угнетающи, в местностях, окружающих Флоренцию, они ведут к упадку духа и, если в них упорствовать, заканчиваются самоубийством. Профессор Уиллард Фиск, ученый, который купил виллу Уолтера Сэвиджа Лэндора четырнадцать или пятнадцать лет назад, говорил мне, что осмотрел триста вилл, прежде чем нашел одну, которая его устроила; однако он был вдовцом, без детей или других членов семьи и нуждался в вилле просто для себя самого. Я был на ней двенадцать лет назад, и мне показалось, что он купил не виллу, а только единственное право – право ее заново перестроить и сделать пригодной для обитания людей. В течение первых трех недель февраля я облазил все вдоль и поперек, осматривал в среднем по шесть вилл в неделю, но не нашел ничего, что бы отвечало требованиям в данных обстоятельствах. Одним из этих обстоятельств, и самым важным из всех, является то, что мы находимся в Италии по указанию врачей, в надежде, что в этом мягком климате миссис Клеменс восстановит свое здоровье. Она неожиданно утратила его девятнадцать месяцев назад, будучи поражена нервным истощением, осложненным многолетней болезнью сердца, и со времен этого упадка случаи, когда она была способна простоять на ногах пять минут подряд, были чрезвычайно редки. Я осмотрел две виллы, которые были почти так же велики, как эта, но были так плохо спроектированы, что в них не хватало удобного пространства для моей семьи из четырех человек. Как правило, спальни служили в качестве коридоров и проходов, как это происходило веками. Все, кому не лень, без разбору пола и возраста, дефилировали туда и сюда через эти якобы отдельные комнаты.