Дедушка - Марина Пикассо
Мьенна — больше я не нахожу в себе смелости считать ее матерью — не переставая говорит о своем горе:
— Твой брат. Ах, твой несчастный брат!
Она рыдает, заламывает руки, упивается скорбью.
— Я напишу книгу. Все станет известным. Пикассо и я… Пикассо и твой отец… Пикассо и твой брат. Все, все, я расскажу все.
Она вновь во власти синдрома Пикассо. Она раздает интервью, просто цепляется к каждому встречному. Бакалейщик, булочник, мясник, аптекарь и вся их клиентура становятся заложниками ее отчаяния.
— Ах, если бы вам достался мой крест!
Она рассказывает о нашей бедности, о тех жертвах, на которые ей приходилось идти, о своей самоотверженности, о выпавших на ее долю тяжких испытаниях, оскорблениях, которые она терпела, в то время как Пикассо, гадина Пикассо, давился своими миллиардами.
— И приходилось умолять его о куске хлеба!
Все сочувствуют ее горю. Столько выстрадать — это что-нибудь да значит.
От такого выставления напоказ своего несчастья меня тошнит. Я отказываюсь делиться своим горем. Я, забившись в угол, молчу. Замурованная в молчании, я кажусь существом бесчувственным. Бездушное создание, которое мать свирепо отталкивает от себя:
— Нет в мире справедливости. Лучше бы умерла ты.
Я, а не Паблито. Я — девочка. Я принадлежу к той категории, которую она недолюбливает.
Чтобы угодить ей, я стараюсь выполнять все ее требования. Занимаюсь домом, готовлю еду, делаю все, о чем она меня просит. Я чахну, слабею, у меня совсем пропадает аппетит. Ей на это наплевать. Я для нее не существую.
Я снова работаю в хосписе, опять ухаживаю за аутичными детьми и шизофрениками. Я больше не могу переносить их криков, их безумия, нищеты. Я слишком нахлебалась всего этого с Паблито.
Надо отдалиться, отойти на некоторое расстояние от матери, почувствовать дистанцию между ней и мной, между смятением, вторгшимся в мою обыденную жизнь, и реальностью. Я хочу снова найти себя, дать себе шанс, забыть все и наконец остаться наедине с памятью о своем брате.
Я бросаю работу и уезжаю в Лондон. Там я нахожу студенческое общежитие, в котором за скромный взнос соглашаются меня приютить. В это общежитие — «LTC-school» — приезжают девушки со всей Европы: немки, итальянки, испанки и, конечно, англичанки. Чтобы развлечься, вечерами я хожу с подружками на футбольные матчи, гуляю по всему городу, а чтобы жить, хватаюсь за всякие подработки: сижу с детьми, торгую пластинками, работаю продавщицей в магазине шмоток. В те дни, когда настроение у меня розовое, я звоню матери. Несмотря на все зло, которое она мне причинила, я чувствую, как мне необходим ее голос. Но она либо просто бросает трубку, либо у нее нет времени разговаривать.
— Вечно ты не ко времени.
И правда, так уж вышло, я не ко времени.
Я сознательно оставлю в тени целый пласт моей жизни.
Как в сказках, сейчас нужно бы начать со слова «Однажды…» и закончить так: «И было у них много детей».
Это самое «однажды» началось, когда мне было всего пятнадцать лет. Мой прекрасный принц — ибо, конечно, его нельзя называть иначе, чем «принц», — был врачом. Он был высок и голубоглаз. Я в своей детской невинности разукрасила его образ всеми мыслимыми добродетелями. Врач умеет так хорошо облегчать боль, а ведь я испытала ее так много. Еще мне казалось, что именно за такого мужнину я мечтала выйти замуж. Простодушная, я идеализировала его и уже видела свою головку на его плече. На плече врача. Я спутала человека с его профессией.
Однажды…
Здесь я пропускаю лист. Оставляю лист ненаписанным и заполню его только для Гаэля и Флоры — моих детей от этого мужчины. Этот белый лист мог бы стать целой книгой, которую я никогда не напишу. И все-таки я готова открыть все, что он в себе заключает, Гаэлю и Флоре, если в один прекрасный день они этого пожелают. Я, которая учу себя молчать, чтобы оставаться в ладах с жизнью, беру на себя обязательство перед моими детьми — сказать правду, всю правду.
До мельчайших подробностей.
Тогда они узнают, сколько всего мне пришлось сделать, чтобы подарить им любовь, которую они заслуживали, даже когда эта любовь была оплачена муками, грустью и страхом.
Гаэль, я хотела бы, чтобы ты знал: ты способен сам заставить себя полюбить свою жизнь. Рецепт очень прост. Быть самим собой и никогда не ловчить. Утопии и будущее не уживаются между собой. Напялить на себя имя Пикассо не означает увенчаться пальмовой ветвью. Предпочитай лучше имя Гаэль. Мне говорили, что по-ирландски оно означает «смельчак».
Будь же достойным своего имени.
Флора, ты всегда поражала меня. Ты легко перепрыгнешь все жизненные препятствия, как ты перепрыгивала их на своей лошадке. Мастерски, блистательно и всегда легко.
Как я люблю эту самую легкость и как ей горжусь.
Если в один прекрасный день ты захочешь, чтобы я прочла тебе этот белый лист, не тяни меня сильно за уздечку, как ты тянешь своих лошадок. Твоей маме было бы слишком больно рассказать тебе обо всем том, что ей пришлось перенести, когда ей было столько лет, сколько сейчас тебе.
Я извещаю мать о своем приезде из Лондона. Я не хочу больше жить с ней под одной крышей. Будущий отец моих детей предложил мне жить вместе с ним. Я должна использовать свой шанс. Пусть будет что будет. Мне ведь только двадцать два.
Вилла «Ла Ремахо». Мать выставила все мои вещи к воротам. Не в чемодане, а в мешке для мусора.
Я неблагодарная дочь. Вот все, чего я заслуживаю: серый мешок для мусора.
Четверг, 5 июня 1975 года. По телефону я слышу голос, который никак не могу узнать. А это Кристина, жена моего отца.
— Марина, твой отец только что умер. Он был очень болен.
Я не хочу в это верить. Это слишком жестоко. Дедушка умер, брат умер, отец умер, не осталось никого, и я чувствую себя виноватой. Виноватой, что я еще жива.
— Когда? Где? Как?
Я хочу побыстрее сократить и время, и расстояние, отделившие меня от моего отца. Воскресить все это в словах Кристины.
— Его последним желанием было вновь увидеть Испанию… По возвращении болезнь стала совсем тяжелой… рак, он ведь не щадит никого. Он умер этой ночью. — И конечно, ритуальная формулировка: — Он не страдал.
Он скончался два года спустя после моего брата. Ему было пятьдесят четыре.
Лежа на диване у психоаналитика, я столько раз просила прощения
