Наталья Рапопорт - То ли быль, то ли небыль

– Вы – американец!

Джим ничего не понял, глянул на меня обескураженно, я пожала плечами и пошла покупать «американские» билеты. Объяснить ему, почему билеты в один и тот же музей имеют разную цену для «своих» и иностранцев, оказалось довольно сложно. Джиму очень понравилось в Оружейной палате, он все пытался прицениться к карете Екатерины Второй…

На следующий день мы заказали в «Интуристе» машину и поехали на дачу к папе. Джим читал папину книгу о «деле врачей» (ее издали в Америке в 1991 году) и очень хотел с папой познакомиться. Он рассказывал о папе своим друзьям и родственникам с неожиданным для него и трогательным уважением и восхищением – чертами, которых я раньше в нем не наблюдала.

Мы ехали по Ново-Рязанскому шоссе. По этой дороге я за пятьдесят лет жизни намотала столько километров, что если вытянуть их в одну линию, можно было бы, наверное, опоясать экватор… Местность сильно изменилась. Уже начиналось большое подмосковное строительство дворцов для «новых русских»; Джим его заметил и одобрил – строят, значит, имеют деньги и хотят красиво жить; когда у всех будут деньги и все захотят красиво жить, страна станет правильной, как Америка.

Наконец мы приехали. Папа построил нашу дачу полвека назад, к моему рождению; я здесь выросла, здесь выросли мои племянники и моя дочь. Дача была моей ровесницей, частицей меня самой, и я нежно ее любила; мы с ней старились вместе, почти незаметно для моего глаза. Но вот мы приехали сюда с американским миллиардером, и меня резануло по сердцу: боже, какое все ветхое и убогое! Туалет в доме размером со скворечник, мы только лет пятнадцать назад его построили и были тогда очень счастливы, потому что вот ведь он – в доме, а не за тридевять земель в углу участка, куда так страшно бежать ночью в дождь и грозу. Ванны или душа в доме до сих пор нет. Телефона тоже нет – что вы, какой телефон! И все забито вывезенным сестрой из Москвы ненужным хламом – авось, на что-нибудь когда-нибудь пригодится… Я взглянула на все это убожество глазами Джима и ужаснулась. Но Джим держался молодцом. Не дрогнув, воспользовался «скворечником». Похвалил участок – он у нас действительно замечательный, большой, заросший высокими стройными соснами, тут так хорошо было строить шалаши и играть в прятки…

Поскольку телефона на даче нет, я не могла предупредить о нашем с Джимом приезде, и папа не знал, что я прилетела в Москву. Мы подошли к террасе. Папа дремал в старом плетеном кресле, закутанный в «мантильку», которую я помнила с детства. Он был такой старенький, маленький, слабый, что я не могла сдержать слез. Ему было девяносто пять лет. Папа встрепенулся от нашего появления. Он уже плохо видел, но сразу меня узнал, скорее, почувствовал. Это был для него замечательный сюрприз! Я наскоро объяснила папе, почему приехала не одна и кто такой Джим. Джим стал рассказывать папе, что читал его книгу, и что мечтал с ним познакомиться, и что очень рад этому знакомству. И тут папа в очередной раз меня поразил: он заговорил с Джимом по-английски! По-английски! Папе было девяносто пять лет, он никогда не был ни в какой англоговорящей стране, в силу жизненных обстоятельств редко общался с иностранными коллегами, и английский был для него мертвым языком ученых книг. Но когда я начала переводить Джима, папа раздраженно оборвал меня: не надо, я все понимаю. Я не поверила своим ушам: сама-то я долгое время бывала в поту и мыле, беседуя с Джимом и силясь понимать его не то калифорнийский, не то какой-то ковбойский акцент. А папе не понадобился переводчик! Больше того – он вступил с Джимом в беседу, и я убедилась, что он действительно полностью улавливает смысл разговора и довольно свободно общается, демонстрируя изрядный словарный запас. Воистину папа был велик во всем… Тут я к слову вспомнила одну хорошую шутку моего мужа Володи. Мне один раз пришлось работать в своем институте переводчицей для группы посетивших институт иностранцев. Я была с ними с утра до вечера, очень уставала, и с каждым днем мне становилось все труднее говорить по-английски, хотя, казалось бы, практика… Я пожаловалась Володе. Он сказал: «Что же тут удивительного? Ты каждый день необратимо расходуешь свой словарный запас!»

Джим ничуть не удивился и принял как должное, что папа говорит по-английски: такой человек, крупнейший профессор – на каком еще языке ему говорить!

То, что Джим миллиардер, не произвело на папу ни малейшего впечатления. Джим, хоть и не понимал ни слова по-русски, этот момент уловил: очень зоркий и острый человек этот Джим. Он распушил хвост и стал рассказывать папе свою биографию: как он, сын бедного фермера, вышел в миллиардеры, как правильным воспитанием вывел в миллионеры старшего сына, а теперь пытается наставить на путь истинный младшего, склонного больше к мечтаниям и искусствам, чем к бизнесу. Папа слушал внимательно, в заключение сказал:

– Джим, я только сегодня понял, что неправильно прожил жизнь. У меня две дочки, и я ни одну из них не вывел в миллионерши… Возможно, еще не все потеряно. Но сразу мне трудно было уловить все детали техники этого дела. Джим, вы не могли бы приезжать каждый год читать мне лекции? Я думаю, лет через пять я достаточно овладею искусством, чтобы сделать миллионершей старшую, а потом можно приняться и за Наташку…

Джим остался очень доволен визитом. О папе и говорить нечего – я обещала, проводив Джима обратно в Америку (он улетал из Ленинграда), вернуться в Москву и несколько дней пожить с папой на даче.

Поездка наша с Джимом была организована «Интуристом» и рассчитана на неделю.

Приключения начались на третий день. Мы стояли перед входом в «Метрополь» в ожидании такси. Тут подъехала какая-то машина, из нее выскочили двое в камуфляжах с автоматами наперевес и пронзили нас с Джимом зверским взглядом. Реакция у Джима мгновенная. Я даже испугаться не успела, как он схватил меня и уволок обратно в вестибюль. Через несколько мгновений вошли эти двое, а между ними – очень представительный седовласый господин с красивой большой головой, по виду – интеллигентный грузин. Они быстро прошагали через вестибюль к лифтам. Я почему-то посмотрела вверх – у баллюстрады второго этажа стояли еще двое с автоматами, направленными вниз, в вестибюль. Седовласый господин с четырьмя телохранителями был, по-видимому, очень непрост, не чета нам с Джимом. А, может, и на самом деле, по сравнению с теми, кто сейчас хозяйничает в России, Джим со своими жалкими двумя миллиардами – просто голытьба?

Так или иначе, но после этого инцидента Джим совершенно утратил интерес к ночной Москве, и мне удалось вытащить его из номера только для поездки на вокзал.

На Ленинградском вокзале, как на всех вокзалах, было шумно и бестолково. Толпа толкалась и материлась, и только около нашей интуристовской «Стрелы» царил образцовый порядок: вдоль поезда непрерывно курсировали вооруженные патрули. Не успели мы войти в вагон и расположиться, как к нам в купе явился проводник и безошибочно обратился ко мне по-русски: