Коллектив авторов - Как мы пережили войну. Народные истории

Помимо продажи этого супа я со всеми работниками этой столовой ходила к Дворцовому мосту на Неве за водой. Сильные повара забирали воду из проруби и передавали выше остальным. Меня они звали студенткой и – спасибо, вечно помнить буду, – оберегали. Нюра-повариха впрягалась в сани рядом со мной и требовала, чтобы я не тянула лямку, а только держалась за нее. Вот такие бурлаки тянули всей группой бочку или две воды. У моста в это время стояла подводная лодка, скованная льдом. Охраняли ее моряки, головы их были замотаны шарфами.

И вот однажды меня поставили продавать хлеб. Кладовщик взвешивал, а я носила в буфет для продажи. Пока я переносила хлеб, он украл буханку. Во время продажи я взвешивала до грамма, ко мне выстроилась очередь. Удивлялись люди, почему я опухшая и выгляжу не лучше их. Одна из женщин из очереди предложила мне каракулевую шубу за кусочек хлеба, что вызвало мое возмущение и тех, кто это слышал. Я им всем сказала, что также голодаю, что здесь я случайно. Одна женщина предложила мне пойти к ней, у нее есть дрова, и она вымоет мне голову. Я согласилась. Взяла с собой 175 г хлеба, норму служащей. Она жила на ул. Герцена за кинотеатром «Баррикада», во дворе, на 4-м этаже. Она затопила печь, нагрела воды, вымыла мне голову. Стыдно, но я не помню ее имени. Я удивлялась ее силе и возможностям – ее муж работал в милиции, ребенок был отправлен, как многие дети, на Большую землю. Потом мы сели пить горячий кипяток с хлебом, но она, видно, решила, что я сыта, и хлеб принесла для нее, она съела и свой, и мой хлеб полностью. Я, конечно, молчала. Мне просто становилось плохо. Я хотела есть, может быть, больше, чем она. Мы легли спать. Уложила она меня на хорошую кровать с чистым бельем. Я всю ночь плохо спала, вскакивала с криком: «Не стреляйте в меня, я не ела хлеб!» На следующий день я должна была отчитаться перед бухгалтером талонами за хлеб, который я продавала накануне. Ужас! У меня не хватало талонов, несмотря на то что я вклеила все талоны из своей карточки вперед до конца месяца. Это грозит расстрелом. Вот когда выявилась кража кладовщика. Не знаю, как решила эту проблему бухгалтер Мария Ивановна, но после разговора с кладовщиком она сказала мне, чтобы я не боялась, что она уладила. Больше я никогда не занималась торговлей.

Вскоре после этой истории сотрудники моего дяди, Андрея Гавриловича, предложили мне быть заведующей булочной на Невском проспекте. Ввергли меня в такой ужас, что потом долго успокаивали.

Только что прошла передача о польском писателе Юзефе Хене, его скитаниях по Узбекистану в 1942 году. Вспомнила наши скитания в эти годы.

Май 1942 года. Мы, наша семья, на полках товарного вагона (американского) вместе с другими ленинградцами: мать с сыном и дочерью, научный сотрудник Эрмитажа, изможденные, воскресающие из полумертвых; режиссер «Ленфильма» Лефевр с пятилетней дочерью, которая необычно для детей тихо и часто спрашивает у матери разрешения поплакать. До сих пор слышу ее голосок: «Мамочка, можно Милочка поплачет?» Ребенок не мог еще освободиться от ужасов блокады.

Ниже на полке – две девушки, сестры. Одна из них в предвоенные годы потеряла жениха в застенках «Большого дома».

В противоположном конце вагона совершенно ослабленный ученый-ботаник сохранял сортовые семена злаков, погибая от голода рядом с зерном на Исаакиевской площади.

Муж и жена пожилые, молодой человек, молчавший всю дорогу, и другие едва живые люди.

Все друг другу помогали. Мой отец и брат в этот период немного окрепли. Их обязанность, добровольная конечно, была держать за руки каждого из жильцов вагона, справляющих нужду в открытые двери вагона. Поезд иногда шел без остановок сутками. Я и Володя (брат) ходили с бидонами, кастрюлями за питанием. Две сестры и сын научного сотрудника Эрмитажа также ходили за питанием для всех ослабленных. Мертвых по дороге из вагона вынуждены были выбрасывать с записками, с документами. Вдоль всей железной дороги лежали тела умерших, которых хоронили жители близлежащих селений.

Так что попробуйте подсчитать, сколько умерло ленинградцев от голода?!

Шел наш поезд через Вологду, Вятку, через Свердловск, Оренбург, Арысь, Чимкент, Ташкент и далее. Путешествие длилось дней 20.

В Свердловске путевые рабочие спросили жильцов нашего вагона, куда нас направить, к какому составу прицепить.

Нас или к нам – скорее первое – прицепили к польскому составу. Несколько вагонов поляков, ехали из Архангельска, там они оказались в 1939 году, это были бывшие военные польской армии. Дисциплина среди них соблюдалась полувоенная. Утром и вечером мы слышали молитвы, пение гимна. На остановках их струнный оркестр играл, нас приглашали потанцевать, уговаривали ехать с ними. Они собирались в Иран, чтобы потом вступить в армию Андерса.

Подъехали к Чимкенту – зеленый городок. До Чимкента ехали пустыней, впечатление тяжелое. На одной случайной остановке к поезду подошли странные жуткие люди с проваленными носами, вытекшими глазницами. Среди нас оказался врач, он обежал весь состав и кричал: «Проказа, не покупайте ничего!»

В Оренбурге вышел ученый-ботаник, подъезжая, он встал на колени, плакал – доехал до своего дома живой! Что стало с ним дальше – неизвестно.

Вспомнила фамилию научной сотрудницы Эрмитажа – Грекова. Они поехали в Алма-Ату, туда же эвакуировали «Ленфильм», куда направились режиссер Лефевр с дочерью. Где-то они теперь?

Мы вышли в Джамбуле. Направили нас работать в совхоз «Билекуль».

В совхозе, директором которого был депутат Верховного Совета СССР, казах Джумаметов (неразборчиво), нас очень хорошо встретили, мы все стали работать. Отвели нам участок земли под огород – 7 соток и несмотря на разгар лета, все посадили, поливали, все выросло. Зимы там не было тогда. О поливе огорода разговор особый. Огород в форме ванны, в верхней возвышенной части всей площади проходит центральный арык, от него ответвления на каждый огород. Пускают воду в центральный арык, его течение запружает очередной поливальщик и пускает воду на свой участок. Вода буквально хлещет, заливает толстым слоем весь огород твой, кажется, что погибнут все тоненькие стебельки. Но нет, земля крепко их держит, земля как асфальт. Когда вода дойдет до конца участка, ее пускают дальше по центральному арыку, а полившему остается рыхлить землю.

Да, нам еще дали козу с козленком, так что мы имели в это время 3 литра козьего молока!

Казахи – добрейший народ, это открытые, внимательные люди. Конечно, надо и самим быть доброжелательными.

В декабре 1942 года мама и папа заболели тифом. У отца брюшной тиф, а у мамы сыпной. У нас еще не было козы. Просила продать молоко местных русских и украинок – не продали, держа в руках ведра молока. Возвращаюсь домой, совершенно убитая, плача. Навстречу ехал верхом полевод-казах. «Кыз, некерек?» Объяснила в чем дело. Подхлестнул лошадь и ускакал на ферму, где он жил, за 3 км. Привез молоко в бутылке, баурселки (хворост), кефир, масло сливочное, завернутое в газету. «Не плачь, я еще привезу. Лечи мамашку и папашку».