Владислав Корякин - Отто Шмидт
Интересно другое: голландцы не просто получили зимовочный опыт, но при этом отделались сравнительно небольшим количеством жертв, хотя среди них оказался и сам Баренц. Роль его в этих плаваниях оказалась самой значительной. Действительно, из 17 первоначальных зимовщиков на родину вернулось двенадцать, что, возможно, связано с отсутствием цинги благодаря употреблению пива на хвойном сусле со значительным содержанием витамина С. Отчет голландской экспедиции содержит важные сведения о размахе русского мореплавания в водах Новой Земли: русские кресты были обнаружены вплоть до 76°с. ш., и даже существовала русская зимовочная промысловая база в районе полуострова Савина Коврига. Достаточно указать, что при возвращении после зимовки голландцы шесть раз встречали русские суда, причем в районе Чешской губы они повстречали целый отряд из шести вымпелов. Без этих встреч, вероятно, голландцы просто не выжили бы…
Так или иначе, иностранцы при этих встречах по сравнению с нашими поморами оказались на вторых ролях, отчетливо понимали это и не старались изменить ситуацию в свою пользу. Их единственным реальным преимуществом было картографирование на основе системы астрономических координат. Нашим предкам хватало приметных ориентиров на побережье в виде островов и устьев рек. Так повелось со времен ушкуйников, где опорными пунктами для плавания по самим рекам служили притоки, хотя расстояния между ними нередко измерялись в днях пути. Эта практика с некоторыми изменениями использовалась поморами при плаваниях вдоль морского побережья — с не меньшим успехом, чем у иностранцев. Действительно, в результате многочисленных попыток западноевропейским морякам не удалось пройти в Карское море восточнее современной Амдермы, тогда как наши предки уже в начале XVII века миновали северную оконечность Таймыра. Видимо, эти достижения были еще более значительными, судя по тому, что англичанин Логан еще в 1611 году упоминал в своем отчете реку Хатангу. Таким образом, участие иностранных моряков в решении проблемы Северного морского пути ценно для нашего историка-современника не столько своими достижениями, сколько сохранением информации о достижениях поморского мореплавания.
Сами поморы с учетом «приватного» характера их деятельности не писали отчетов, а то, что оседало в архивах местных властей (как правило, в деревянных постройках), впоследствии нередко становилось добычей пожаров. Опять западным морякам — с их отчетами, хранившимися в каменных постройках, — еще раз повезло: на этот раз в истории арктических исследований.
Неудача поморов на севере Таймыра имела самые неожиданные последствия для будущего освоения Сибири, направив будущие поиски в обход непроходимых льдов по верховьям сибирских рек. Уже в 1620 году помор Пенда обнаружил Чечуйский волок в верховьях Нижней Тунгуски. Он вывел разведчиков новых путей по Вилюю в бассейн Лены. Дальше события определялись историческим опытом, полученным еще в Заволочье и вновь пригодившимся столетия спустя. Теперь события по знакомому варианту развивались такими темпами, что за сорок лет в московских владениях оказалась вся Сибирь от Таймыра до Тихого океана. Уже в 1632 году был основан Якутск, и в самое ближайшее время Ребров спустился по Лене до ее дельты, откуда перешел в поисках ясака на Яну.
Не останавливаясь на деталях, лишь отметим, что в 1648 году холмогорец Федот Алексеев сын Попов и уроженец Пинеги (по другим сведениям — Великого Устюга) Семен Дежнев обогнули Чукотский полуостров, оконтурив русские владения с востока. Это означало, что отдельными участками Северный морской путь был пройден на всем его протяжении, за исключением Таймырского полуострова.
Теперь реализация этого пути переходила из разряда возможностей в разряд целесообразности, прежде всего экономической. Для этого потребовалось немало времени. Без Северного морского пути не было бы присоединения Сибири в XVII веке, а не было бы Сибири — не восстановилось бы Московское государство так быстро после лихолетья Смутного времени… Вот такая историческая логика вырисовывается из экскурса в нашу историю, если смотреть из Арктики. Сверх того, становится понятной роль малых народов Севера и Сибири в этом восстановлении, поскольку без их ясака, собираемого правдами и неправдами для центральной власти, позднее нельзя было бы перейти к петровским реформам. Таким образом, вклад сибирских и полярных аборигенов в нашу общую российскую историю не подлежит сомнению.
Следующий этап изучения Севморпути связан с Великой Северной, или 2-й Камчатской экспедицией под руководством датчанина на русской службе Витуса Беринга. Экспедиция начала работу после смерти Петра I, но по его замыслу. Грандиозность планов так отмечена в сенатском указе: «Оная экспедиция самая дальняя и трудная и никогда прежде небывалая, что в такие неизвестные места отправляется». До сих пор среди специалистов идут споры о цели этого гигантского предприятия. Сам Визе соглашался с выводом Г. Миллера (раскопавшего в Якутских архивах сообщение Дежнева о его историческом плавании 1648 года) о том, что русские моряки «…хотели устраивать сообщение по Ледовитому океану, чтобы выяснить, нельзя ли каким образом открыть в интересах торговли более удобный путь на Камчатку, чем длительная сухопутная дорога через Сибирь» (1948, с. 63).
Видимо, в этом же контексте Визе рассказывал о событиях двухсотлетней давности в арктических морях и Шмидту. Работа экспедиции воплотилась в деятельности шести отдельных отрядов, работавших формально под общим руководством, но на практике независимо друг от друга. Успех нередко определялся инициативой отдельных начальников и исполнителей. Труды экспедиции заняли очень значительное время по двум основным причинам.
Первая — работы Великой Северной экспедиции пришлись на максимум похолодания, заслужившего у ученых название малого ледникового периода, что способствовало тяжелой ледовой обстановке в окраинных морях Северного Ледовитого океана. В целом ряде случаев пришлось отказаться от использования судов и вести опись побережья с суши на собачьих (Челюскин и Лаптев на Таймыре) или оленьих (Селифонтьев на Ямале) упряжках. Вторая — организационные условия, в частности, удаленность руководства от района исследований, недостаток транспорта, отношения между людьми и т. д. и т. п. Недаром позднейшие историки отмечали среди офицеров случаи разжалования «…за многие непорядочные, нерадетельные, леностные и глупые поступки», элементарную жестокость по отношению к подчиненным («головы ломал до крови») и падение дисциплины в личном составе («…подняли было ропот, говоря, что им все равно, где умирать…»). Нельзя не отметить также сложные отношения с местным населением, среди которого проводилась настоящая мобилизация на обеспечение экспедиционных работ вместе с собачьими и оленьими упряжками. Это негативно повлияло на местный хозяйственный потенциал, а люди «…все с женами и детьми из домов своих разошлись… И те обыватели объявили о себе, что якобы укрывались под опасением болезни воспы» и т. д. Полученные результаты не только не способствовали развитию местных производительных сил, а, наоборот, скорее, привели к их ослаблению. Недаром последствия деятельности Великой Северной экспедиции А. Ф. Миддендорф сравнил со вторжением вражеской армии. Этот исследователь спустя столетие также обнаружил, что засекреченные экспедиционные отчеты большей частью были утрачены при пожарах в архивах или затерялись среди других бумаг.
Неудивительно, что многие достижения моряков петровской школы оказались забытыми или же воспринимались продолжателями их дела как сомнительные. Так, Ф. П. Врангель, обладая собственным полярным опытом, считал, что вся работа Челюскина выполнена «весьма поверхностно», а академик K.M. Бэр обвинил его в подделке журнала наблюдений, «чтобы развязаться с ненавистным предприятием». В своих сомнениях указанные исследователи были не одиноки. Так, по мнению Ф. П. Литке, астрономические наблюдения некоторых отрядов оказались «…сколь малочисленны, столь и недостоверны, а берега, исследованиям подлежащие, осмотрены были очень поверхностно» и т. д. Отметим, что репутация самого Челюскина как выдающегося исследователя была восстановлена спустя сто лет академиком А. Ф. Миддендорфом, после посещения севера Таймыра, где он получил возможность непосредственно на местности убедиться в достоверности наблюдений своего предшественника.
Тем не менее карты, снятые Великой Северной экспедицией, впервые охватили арктическое побережье России от полуострова Канин до устья Колымы. К моменту появления Шмидта в Арктике они оставались для многих участков побережья единственными документами подобного рода. Оценивая достижения Великой Северной экспедиции, Визе считал, что «…эта задача, за немногими пробелами, была выполнена… притом с ничтожнейшими техническими средствами, которыми располагали полярные исследователи того времени» (1948, с. 77–78). Что касается возможностей мореплавания, то за десять лет работ суда экспедиции с трудом одолели лишь отдельные участки вдоль побережья, уже пройденные поморами столетием раньше. Не говоря о многочисленных жертвах среди личного состава: только работавший на восточном участке будущего Северного морского пути отряд Ласиниуса потерял от цинги тридцать пять человек. Дождались смены только девять…
