Екатерина Бакунина - Быть сестрой милосердия. Женский лик войны
Мы уже прежде получили от великой княгини 22 тюка с разным бельем, бинтами и компрессами, так что могли в некоторых госпиталях одеть больных в новое, хорошее белье и тоже переменять тем, которые приезжали в транспортах и очень в нем нуждались, а в это время мы получили белье от Императрицы. Надо было его разобрать и отделить часть, чтобы послать в Никополь, где в госпиталях очень нуждались в белье. Я посылала сестер хлопотать и устроить его отправку туда, а сама только разбирала, отделяла и укладывала у нас в зале. Оттого ли, что вся зала была им завалена и оно было сыро и холодно, или это всегда так бывает, что лихорадка возобновляется через 10,14 дней, но мне опять пришлось пролежать дней десять.
В это время проехали из Симферополя некоторые сестры моего третьего и четвертого отделения, которым годовой срок тоже кончился и которые не пожелали оставаться долее. С ними приехала Дуня Алексеева, которую я оставила у себя, чтобы самой привезти ее в Петербург (она мне была поручена великими князьями в Севастополе), а теперь ее брала к себе в камер-юнгферы великая княгиня Александра Петровна. Сестры сказали мне, что сестра Ел. П. Карцева совсем поправилась, что очень больных сестер нет, что туда должны скоро приехать новые десять сестер из Петербурга.
Наконец 10 марта, несмотря на уговаривания доктора, я выехала. И как я хорошо сделала, что настояла на своем; меня именно пугал Днепр, который уже очень синел, и я должна была переехать его с большими предосторожностями. Тарантас везли на одной лошади, других вели врассыпную. Я с Дуней ехала на маленькой тележке в одну лошадь. Возле шел какой-то полицейский офицер и четыре лоцмана с баграми; они стучали ими по льду и указывали, куда лучше ехать. А полицейский нашел самое лучшее занимать нас такими сообщениями: «Вот осенью лед трещит, а весной он так вдруг и опустится!».
Однако, слава Богу, мы проехали благополучно. К вечеру Днепр прошел. Несмотря на мое сильное желание быть скорей в Москве, мне пришлось провести две ночи в Харькове, во-первых, потому, что я так устала, что, доехав туда, думала, что опять слягу, а во-вторых, мне надо было отыскать одну девочку — сироту, воспитанницу сестры Селивановой, которую великая княгиня помещала в елизаветинский институт. Несмотря на то, что я не имела прямого адреса, я ее скоро отыскала и взяла с собой.
И тут мы ехали безостановочно, хотя и по очень дурной дороге; 10 марта я имела счастье увидать сестер и брата. Всякий может легко себе представить, какая это была блаженная минута — увидаться после такой длинной разлуки (год и три месяца, и семь месяцев из этого времени были проведены в Севастополе)!
Не долго я оставалась в Москве; 24-го, вместе с сестрой, которая и летом жила у великой княгини и в Ораниенбауме, и на Каменном Острове и теперь тоже была приглашена, мы приехали в Михайловский дворец, в те же комнаты, из которых я поехала в Крым.
Великая княгиня сейчас же приняла меня и, прикалывая мне севастопольскую медаль, сказала: «Я очень рада, что могу это сделать».
25-го было объявлено, что мир заключен. Разумеется, еще не знали грустных условий парижского мира; впрочем, не знаю, что касается меня, занимало ли бы меня и чувствовала ли бы я что-нибудь другое, кроме того, что война кончилась, что не будут стоять люди, да еще христиане, друг против друга и стараться как можно более нанести вреда один другому! И как это искажает все чувства! Я и на себе это испытала, и, читая отчет французского доктора, который был в Добрудже: «Наконец мир явился положить конец нашим бедствиям», — я не пожалела, а обрадовалась, что и им было не лучше нашего.
Я вполне согласна с гр. Львом Николаевичем Толстым, что это гадко, безнравственно, не по-христиански; но вот в чем я никогда с ним не соглашусь: я считаю, что я должна была сопротивляться всеми средствами и всем моим уменьем злу, которое разные чиновники, поставщики и пр. причиняли в госпиталях нашим страдальцам; и сражаться, и сопротивляться этому я считала и считаю и теперь священным долгом.
Я почти хотела остановиться на моем приезде в Петербург; но так как, начиная, я хотела именно описать трудное начало и труды общины, то и решаюсь продолжать, хотя теперь мне это будет гораздо труднее. Кроме только моей поездки во все госпитали, во время которой я писала к сестре, эти письма могут мне многое припомнить. Но когда я совсем вернулась в общину в Петербург, то я просила позволения у великой княгини, чтобы сестра моя жила со мной, но на свой собственный счет, и я мало тогда к кому писала. И теперь мне приходится все вспоминать и, может быть, несколько смешать иные события; но буду стараться избегать этого.
Итак, решаюсь, хотя вкратце описать, как устраивалась община, как трудились сестры до самой той минуты, когда я с сокрушенным сердцем, но по собственной воле оставила общину…
Знаю, что там многое переменилось в управлении, но, надеюсь, не в направлении, которое было дано великой княгиней Еленой Павловной и Николаем Ивановичем Пироговым. Знаю, что сестры подвизались и в Черногории, и в Сербии, и в Болгарии, и в Ташкенте, и очень желаю, чтобы кто-нибудь продолжал мой слишком безыскусственный рассказ и описал бы нам живо все действия и труды Крестовоздвиженской общины, в которой я всегда принимала большое участие.
Продолжаю мой рассказ. Не помню, когда именно, но думаю, что на другой день моего приезда, то есть в Благовещение, вдруг в церкви, под конец обедни, не быв предупрежденной, я увидала, что священник вышел и повернулся ко мне, имея в руках крест нашей общины, только несколько поболее. Но у меня было одно чувство: я не хотела расстаться с тем крестом, который был на мне в Севастополе и столько раз был обрызган кровью наших страдальцев. Я громко сказала, что не могу расстаться с моим крестом.
Великая княгиня очень любезно мне отвечала:
— Не снимайте, но наденьте и этот.
Итак, я вышла из церкви в двух крестах: в своем и в более тяжелом и физически, и морально кресте сестры-настоятельницы. Этот последний я оставила в общине, но мой севастопольский крест и теперь всегда на мне — разумеется, под платьем.
Ведь и оставляя общину, я давала себе обещание оставаться сестрой милосердия; но как я часто и тяжело испытала на себе справедливость пословицы: один в поле не воин!
Быстро промелькнул месяц, который я провела в Петербурге; видела своих родных, знакомых; от всех был самый дружеский, радушный прием.
Приехали мы с сестрой к Глинкам; они даже не знали, что я вернулась. Через полчаса Глинка вышел со стихами ко мне.
Вот эти стихи, которые еще не были, кажется, нигде напечатаны:
Привет поэта сестре милосердия
Там, где синею волноюОмывался виноград,Где под южною луноюСклоны каменных громадОсенял чинар и тополь,Где фосфор горит в волнах,Где могучий СевастопольКрасовался на скалах, —Загремело вдруг войною,За ударом шел удар,И за дымной пеленоюДень и ночь кипел пожар;И чугунным градом бомбыРазражались на бойцов!..Погреба и катакомбыЛишь детей и стариковНенадежно прикрывали…А родные нам полки, —На стенах, — стеной стояли,Веря в Бога и штыки…Но теперь те стены, — где вы?Смыл все брани ураган!..Там-то смерти праздник дан.Там хлестала кровь из ран!..Но дружина жен и девы,Обручась крестом златымС милосердием святым,Шли на гибель, не бледнея,И несли фиал елеяИ сердечную слезуВ неисходную грозу…И вот одна, пройдя тот путь кровавый,Явилась к нам в венце Христовой славыИ, отгостив на огненном пиру,Из мира бурь пришла на мир в столицу.Приветим же Бакунину сестрицуИ милосердия приветим в ней сестру!
Понедельник вечер 26 марта 1856 г.Я часто видала Николая Ивановича; сколько было разговоров, предположений, планов и сколько неосуществившихся грез — по крайней мере для меня!..
Имела я тоже счастье видеть Государя и Государыню: раз, когда я сидела у великой княгини, пришли ей доложить, что Их Величества приехали. Она меня удержала и представила. Государь благодарил меня за мой христианский подвиг, а Государыня с участием спрашивала, как мои нервы могли это выдержать. Тут я имела возможность рассказать Государю о грустном и тяжелом положении наших транспортов.
Он отвечал мне на это: «Успокойтесь, транспортов больше не будет».
А придя в свою комнату, я нашла письмо от доктора Тарасова, в котором он пишет, что опять стали готовить транспорты. Я сейчас отнесла это письмо великой княгине, а она сообщила Императору.
