Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001
Теперь самое огорчительное — эти твои литературные и тем более вгиковские устремления — уж очень я мрачного мнения об этом и ему подобных заведениях. Мается у меня у друзей несколько дочерей после БГИКа, мается блистательного ума и образования друг нашего дома Валентин Курбатов без определённого места и определённого занятия, в своё время кончивший этот институт. Я участвовал в съёмках нескольких фильмов по своим произведениям, написал пару-тройку сценариев и везде твердил и твержу, что с этим искусством никаких дел иметь не хочу, а если имел, то помимо основного своего занятия — писания прозы, то есть мимоходом, не тратя много сил и времени. Тем более сейчас, когда кино наше неизвестно где, когда не востребованы блистательные умы, таланты и подвижники кино.
Не скрою, более всего меня радовало, что ни дети мои, ни внуки не вышли «в кино» и «на литературу». Ах, как тут всё непросто и не очень красиво, и не очень прельстительно, как кажется со стороны. Ладно, если Бог наделил человека могучим даром и он, по-могучему мучаясь, всё же в муках этих находит счастье в самом труде и не может жить иначе и быть кем-то другим. Он Богом прикован к этой тайне, которую вынужден до последнего вздоха катить в гору, только в гору, только истратя все силы, часто уродуя судьбу свою и жизнь близких людей (ты одна из жертв этих, неужели не понимаешь?!). Я, конечно же, готов посмотреть твои писания. Смотрю же я их, со всех сторон приходящие, отчего и твои не посмотреть, но если Бог судил нам встретиться и я не увижу в тебе и бумагах твоих будущего, уверенного предначертания к творческой судьбе, употреблю все усилия, чтобы уберечь тебя от этой пагубы. Разве литературно-киношная судьба твоей мамы тебе не пример? Разве прозябание, за исключением двух-трёх вологодских и прочих писателей тебе не урок? А громкий крик моего друга и земляка, великого артиста современности Михаила Ульянова, когда его спросили, не пойдёт ли внучка по его стопам: «Да Боже сохрани и помилуй!» Сотни, тысячи запутанных судеб, растерзанных и растленных так называемым искусством, да и литературой жизней, это не пример?..
Когда меня спрашивали раньше, кем бы я хотел видеть дочь и сына, я отвечал — портнихой, поварихой, учителем, наконец, а сына — слесарем или токарем, все полагали, что я шучу. Определённость и устойчивость должны быть у человека, земля должна быть пол ногами и умение твёрдое зарабатывать свой хлеб.
Вот пишу и чувствую — бесполезные слова пишу, зараза эта пуще русской дури, выводится она не назиданиями, а ремнём и трудом...
Давно я не писал так много. Устал. Прости. И будь здорова. Раз уж так рано начала жить самостоятельно, думай, прежде чем сделать какой-либо шаг. А на что ты думаешь жить во ВГИКе? С голоду ведь пропадёшь, здоровье угробишь...
Ну, храни тебя Бог. Целую.
Твой Виктор Петрович
Июнь 1997 г.
(А.В.Астафьевой)
Дорогая Ася!
Привыкай к моим каракулям (я ведь печатать не умею), вообще-то женщины как-то разбирают мои письма, и мужчины некоторые тоже.
Зима была у меня тяжёлая — я её почти всю проболел. Начал с осени и пошло-поехало. Особенно тяжело болел на исходе зимы, какой-то грипп, поражающий иммунную систему, вальнул меня так, что в момент кризиса, в самый глухой ночной час явилась ко мне Ирина и стоит, опершись на косяк моего кабинета, где я и сплю, и смотрит печально-печально. Я спрашиваю: «Ты что, Рина, соскучилась по мне?» — «Соскучилась, папа, соскучилась...» — и исчезла в каком-то неземном, рыже-седом тумане.
Весна у нас ранняя была (и вообще я молодей, что покинул глухой угол вологодчины, давно бы уж там загнулся со своими трухлявыми лёгкими), с середины марта пошло тепло, и какое! Я рано переселился в деревню, топил печи — сухо в деревянном доме, тепло, уютно, и поехал, точнее полетел в Питер-Москву, в Питер на конференцию, в Москву — за премией. Улетал, у нас плюс 25-29, прилетел в Питер — плюс 2, не лучше было и в Москве, но как-то Бог меня там уберёг. Прилетел — тяжело болеет Марья Семёновна, и сейчас болеет, по избе ходит с трудом, опираясь на стены, а больше лежит — это при её-то деятельной натуре. А я вот в деревне ошиваюсь, ибо в городе не могу — дом блочный, в нём давно уже не топят, и то нет горячей воды, а то и холодной.
В деревне я когда и выскочу на веранду иль на улку в рубахе, и когда испортилась погода, похолодало, быстренько приобрёл обострение — сам же и лечусь, а обострение раз от разу тяжелее и тяжелее. Лечился и работал (у меня ведь большое, аж в 15 томов собрание сочинений выходит), и вот самый толстый и самый трудный том подошёл, 10-й, да и 11-й тоже, роман и последние повести. Писал комментарии и накатал аж 35 страниц к 10-му тому, еле выволок эту работу. Вчера приезжал издатель и всё разом уже сделанное, напечатанное, оформленное увёз. Опять Бог помог, милости его ко мне бесконечны. В нашу знаменитую библиотеку взяли научную работницу, которая специально занимается моим фондом. Этакая мышка-норушка, бойкая, умненькая, видит, что я нос опустил, интересуется, что такое? Я говорю, не просто такое, но и этакое — вот пришла пора правку и комментарий к роману печатать, а моя секретарша не только печатать, но и есть не может, а она заявляет: «Давайте я напечатаю». Я говорю, писал-то хворый, и сам уж свои каракули не разбираю. Она говорит: «Я разберу». Я говорю: «Ну, где не разберёшь, а не разберёшь многое, зови меня, я продиктую». Ничего диктовать почти не пришлось. Всей библиотекой они трудились и всё сделали мне, как надо. Я отнес подарочек моей помощнице, она в отпуск собралась, сказал, что за это отдам им в отдел рукописи и черновики, и машинописный текст, и вот чудо — пришла начальница библиотеки и принесла твоё письмо. Такой хороший день завершился тем, что вечером приехал мой приятель — писатель из Енисейска, он делает книгу о лесе, и я позволил с ним одну рюмку водки (больше-то не могу, прею шибко).
Хотел, как и ты, с ходу ответить на твоё замечательное письмо (натуры-то одинаковые, шибко горячие, и не знаю, как у тебя, но ещё и восторженно-дурные) и хорошо, что не написал. Я придумал, как нам быть. Если ты и соберёшься в этот загадочный ВГИК, то ведь не раньше сентября, и в июне должен приехать Андрей из Вологды. Я с ним отправлю тебе пакет с книгою и в книгу вложу деньги, и ты сможешь приехать сюда. Ныне ко мне народу — валом и что там какая-то, пусть и крупная деваха-корреспондентка иль, как моя покойная тетка говорила — жульнаристка, девчонки из библиотеки устроят с жильём, у той же Нади, что научная сотрудница, можешь переночевать, она одинока и почти все наши библиотекарши, как им и положено, одиночки или матери-одиночки. Девки очень порядочные, славные, а возглавляет их Аня. мать-героиня, как я её зову — трое у неё детей, двое уж при мне родились. Она из старообрядческой семьи и отчество ей будет — Епиксимовна.
