Жизнь с гением. Жена и дочери Льва Толстого - Надежда Геннадьевна Михновец
После обеда и до самой поздней ночи мы работали. Вычищали навоз из курятников, подсыпали в кормушку муку, работали в огороде. Вечером чистили, просвечивали и укладывали яйца на продажу.
Постепенно мы расширили свое хозяйство. Одна тысяча кур, весной – 2500–3000 цыплят. Две коровы, огород; летом подрабатывали еще тем, что собирали по болотам и лесам голубику и продавали ее по хорошей цене нашим богатым соседям»[1630].
Из Рима приехал Альбертини, муж племянницы Тани, и подарил корову – чистокровную джерси. А потом Александра Львовна купила автомобиль за 65 долларов. На нем она училась ездить сама, в первые дни что-то сшибая во дворе.
Покупка автомобиля была очень важна для Александры Львовны: за 70 миль от фермы, в Саутбери, жил брат Илья, который к тому времени уже был смертельно болен раком. И о нем надо было заботиться: его жена Надя редко наезжала домой, чаще находилась в Нью-Йорке. Умирал Илья Львович в больнице Нью-Хейвена[1631], и до последнего мгновения его жизни рядом была младшая сестра Саша.
Илья Львович уходил из жизни очень достойно, он испытывал страшные, мучительные боли, но от морфия неуклонно отказывался. И нечто величественное освещало происходящее. В Илье Львовиче свершался духовный процесс сродни тому, какой в оставшиеся часы жизни происходил в Иване Ильиче, герое повести его отца – «Смерть Ивана Ильича».
В те последние дни брат и сестра общались, и это было важно для Александры Львовны: «А говорили мы так, как можно говорить только перед лицом смерти, то есть перед лицом Божиим. Без прикрас, без сентиментов, всегда имеющих место в разговорах здоровых, нормальных людей. Говорили о смерти, мы оба верили, что смерти нет. Я знала, как напряженно думал брат, как глубоко и основательно он готовился к переходу. Каждое слово его было веско и значительно, и невольно он заразил меня этим настроением. Я изо всех сил тянулась вместе с ним, так насыщена я была его серьезным, каждую минуту приближающимся к Богу душевным состоянием»[1632].
9 декабря 1933 года она написала в Москву старшему брату: «Я никогда не видала такой смерти, хотя многие близкие умерли у меня на руках. Когда получите письмо это, его уже не будет. Только плакать не надо о нем. Смерть была для него избавлением, и, может быть, он умирает потому, что знал, что в жизни тяжесть не по плечам была. Пишу вам так, а сама и сейчас все плачу. Другом он был мне все это время, и так на отца похож»[1633].
Александра Львовна восприняла смерть своего брата в той же отцовской, религиозно-философской, перспективе: «Я присутствовала при величайшем таинстве перехода, возрождения…»[1634]
И. Л. Толстой умер 11 декабря 1933 года.
Александра написала сестре в Италию: «Старше я стала после всего этого намного. И очень сильно почувствовала, как дороги мне и Лева, и Миша, – о вас, стариках, и говорить нечего. И как перед лицом смерти, которая стоит перед всеми нами, надо перекрестить друг друга и все простить! Передай им всем мою любовь, и прошу у всех прощения, в чем виновата перед ними и тобою»[1635].
Но жизнь продолжалась. В феврале 1934 года Александра Львовна писала из Хэддама сестре Татьяне: «На ферме нас теперь компания из троих. К нам присоединился один русский, который глух и не может найти работы. Жена его служит поблизости, а мы теперь – Ольга Петровна, Кащенко и я – создаем нечто вроде артели, так как двум женщинам все-таки неудобно и трудно, надо плотничать, строить и многое другое. Сейчас мы зарабатываем около 30–40 долларов в месяц. Надо, чтобы хватало на жизнь, на содержание машины, на телефон, газ. Живем все в разных домиках. У меня в домике 2 полицейских собаки и персидская кошка, а то очень скучно и одиноко одной…»[1636]
Одинокая «бобылка» оставалась в малопригодном для жилья бараке наедине с собой, со своими воспоминаниями. Александра Львовна писала родным и вчитывалась в отцовские тексты, она словно вновь проживала уже известное ей, и кое-что менялось в понимании прошлого: теперь она находилась в других жизненных обстоятельствах и обрела новый жизненный опыт.
Когда-то Александре Львовне нравился распорядок жизни, заведенный В. Г. Чертковым у себя дома: за обеденным столом сидели и господа, и работники. Их объединяла общая трапеза и беседа. Разделение на богатых и бедных оставалось, однако – с подачи хозяина – движение шло навстречу друг другу.
В США общество было также дифференцировано, но каждый должен был знать свое место. Александра Львовна возила продавать куриные яйца на кухню студенческого общежития. Таких женщин называли куриными (egg woman). Донести яйца из машины в здание пятидесятилетней Александре было не столько тяжело, сколько неудобно. Однако никто из студентов, покуривавших тут же неподалеку, ни разу не бросился помочь. И она перестала ездить туда, выбрав другое место, хотя оно и было расположено дальше. За этим решением стояло отнюдь не задетое самолюбие графини, оказавшейся в положении egg woman, а скорее несогласие: люди остаются глухими к тому, что дает, как представлялось Александре Толстой, выход из тупика социальных иерархий. Ей был дорог завет отца: в любой ситуации нужно прежде всего оставаться человеком, помнить о ближнем. По Толстому, все люди – это работники в саду своего хозяина, Бога. В рассказе «Хозяин и работник» богатый купец в критический момент бессознательно, спонтанно спасает своего работника. И Александра Толстая оставалась на стороне отца, считая, что движение людей навстречу друг другу поверх социальных барьеров все-таки возможно.
Как-то она слушала беззаботные рассуждения очень богатого американца о том, как хорошо и приятно человек может проводить время. Он говорил об этом, ни на минуту не задумываясь, какие денежные средства для этого необходимы. Между беседующими возникла стена непонимания.
«„Если бы у меня было 300 долларов, – думала я, – я бы поехала в Италию проститься с сестрой, может быть навсегда“, – думала я с тоской. Я недавно читала „Исповедь“ Руссо. Его приглашали обедать, гостить, предлагали ему кров, он был окружен богачами, но ни один из них не дал ему
