Александр Бенуа - Дневник. 1918-1924

Михаила Александровича Бенуа (сын «барона») и его не очень приятной супруги. Он остался служить в артиллерии, но опасается, что его могут каждую минуту сократить, ибо сейчас от командного состава требуется знание — усердие не по строевой службе, а по политической догме.

Никак не могу всерьез приняться за «Тартюфа». Опять придется сегодня надуть Лермана, которому я обещал новую макетку и не сделал ее. Наши дамы очень заинтересованы новыми похождениями «дилекторши» (Марфы Андреевны), внезапно уехавшей вместо Марьино «секретом» в Старую Руссу. Оказывается, у нее новый, пламенный роман с каким-то «молодым человеком», к матери которого она и отправилась. Мрачно смотрит на эти шашни Стип. С Тройницким он уже примирился, но эти новые измены бывшей супруги его удручают! Он же утверждает, что Сергей Николаевич не из цинизма (мое предположение) на все смотрит сквозь пальцы, а из безграничного доверия к жене[49]. Но тогда это может вдруг кончиться катастрофой. Говорит он и то, что за последнее время как-то изменился, точно в нем что-то самое существенное поколеблено. Сводней служит вдова Нурока, бывшая проститутка Марья Степановна. А зачем принимали и ласкали?

Гатчина. Ровно полдень. Часы на башне, так напоминающие нам версальские (что в данную минуту уже не так меня трогает), пробили свои двенадцать ударов. Десять минут назад (они хронически будят вперед), когда я еще лежу в полузабытьи на «своем», хотя и жестком кожаном, но необычайно приятном диване в «своем» кабинете и пытаюсь вернуться к жизни, побуждаемый к тому налетевшими на лицо (не слишком здесь обильными, не то что в городе) мухами. Их приторное жужжание смешивалось с собственным моим храпом и сонливостью. А спал я, потому что не выспался, ибо поднялся в 7 часов, тогда как лег вчера около 2-х. Лег же так поздно, потому что, сжалившись над девочками (Катей и Верочкой), свел их собственной персоной после отказа всех остальных в кинематограф, который начался вместо 8 часов в 10 и затянулся до 12,5. Увидели же довольно глупую и пошло поставленную чепуху — «Любовь королевы».

Родители Верочки обещали, но должны были остаться дома, так как пришел к чаю гостивший здесь П.П.Вейнер, мучивший все эти дни разные здешние семинары своими добровольными докладами, которые, по отзыву Макарова, ничего другого не содержат, кроме безудержных восторгов и ребячьих криков. Бедный Путя! Но «семинарки» (Шмидтовские и те от Пролеткульта, которые поселены в Приоратском дворце) покорно и с доверием к маститому (крамольность Пути только придает еще мистичность) слушают эти разглагольствования, происходящие на ходу от предмета к предмету по запасам дворца. Я его так и не видел, ибо приехал, когда он еще водил своих жертв по комнатам Арсенального каре, а он отбыл, пока я сидел в синема.

Кстати, о семинарках. С одной из них, очень некрасивой, но хорошо воспитанной (парле франсэ) я разговорился в ожидании кинематографа (Верочка, узнав, что сеанс отложен, свела нас в Приорат) и от нее узнал, что у них за монастырский и изуверский режим! Какая и в этом разница (и вовсе не от одних большевиков идущая) с нашим временем! Как наше «откровение» прошлого было полно «душистого» поэтического энтузиазма, с нежной любовью сентиментальности, чисто индивидуального и свободного общения с миром, когда-то существовавшим и оживавшим в нашем воображении, так их ознакомление с прошлым полно какой-то строгой, даже суровой, базирующейся на вере в «спасительность научного подхода» методологии, к тому же с определенным уклоном в коллективизм. Каким кошмарным и притупляющим гнетом веет (для нас) от всех этих коллоквиумов, дискуссий, от этих «руководительств» экскурсиями (входящих в круг их повинностей, за что их и пригревают и почти задаром кормят), руководительств, подчиненных известному плану, устанавливаемому и после общего обсуждения и применяемому иначе в виде опытных безгонорарных прогулок, при которых ходят по два контролирующих товарища. В свою очередь, эти соглядатаи выступают затем на общем обсуждении прогулки с нарочито строгими придирками и критиками. Такие прения-суды у них иногда затягиваются до 2-х часов ночи. Бедная, бедная старина… Какое ужасное потомство развели мы все и в значительной степени я — родоначальник «Мира искусства» и «Художественных сокровищ России» и вообще всего «интимного обращения» к былому в русской культуре! Но так, видно, нужно, таков закон. Обидно только за все эти молодые души и сердца, что они того, что мы получили, не получат. Впрочем, уже отношение «старых годов» благодаря своему скопчеству было в своей основе (и несмотря на жизненность Коки Врангеля) лишено этой поэзии.

С понедельника был в городе. Главное содержание этих дней — приготовление к отъезду, и не столько это я готовился, сколько за меня готовится Надежда Евсеевна, которая настаивает пуще прежнего на нашем немедленном выезде (почему-то все приходит на ум: не угрожает ли что?) и которая особенно… при получении телеграммы утром в среду от Коки: «Ида появилась!»

После этого, ввиду неполучения до сих пор командировки из Москвы (во вторник вернулся оттуда Марк Философов и привез такую весть: «Бумаги Бенуа не готовы, и неизвестно, когда будут»), они решили действовать особым манером. Не предупредив меня, она (Добычина) явилась (вероятно, ввиду козыряния своим знакомством с Мессингом) к Кристи и Сергееву, свела их как-то (по телефону) с Цыперовичем, и в результате получилось то, что: 1) Цыперович для Наркомпроса покупает за 600 рублей ассигнациями часть моих акварелей; 2) Кристи написал в Москву и поручил поехавшему туда Ольденбургу торопить высылку моей командировки. Добычина уверена, что здесь интриги Тройницкого, про которого Мессинг выразился, что он вместе с Ятмановым составляет «хорошенькую пару»; 3) тот же Кристи обещал, в случае чего, если бы командировка все же запоздала, выдать мне удостоверение для ГПУ, что такая командировка мне выдана (при нем ее подписал зам-нарком Ходоровский); 4) Мессинг обещает по получении всех документов моментально выправить паспорт; 5) при помощи Сергеева уже получил удостоверение о том, что за мной и Акицей не числится недоимок.

Во вторник Добычина весь вечер провела в одиночестве со мной (она была на вечере у Абельменов и оттуда прибыла) и наговорилась досыта. Между прочим что-то болтала о громадном значении для советской власти моего приезда на Запад в эту минуту (в связи с переговорами о займе) и что будто бы это вполне сознают и Цыперович, и Сергеев, и Мессинг. Разумеется, я лично этому не верю, но благодетельное действие все же от этого ощущаю. Мне вообще нужны утешительные дозы одобрения и хотя бы самой прозрачной лести, чтобы как-нибудь балансировать мою внутреннюю растерянность (растерянность моя в чрезвычайной степени усилилась после мейерхольдовских спектаклей, вернее, после их успеха, если не муссированного, но все же столь ловко налаженного Гвоздевым, Евгением Кузнецовым и тутти кванти, что я уже определенно восчувствовал, что здесь моя песенка (песенка всего нашего искусства) спета, или, вернее, безнадежно заглушена), именно за это благодетельное действие всего культа, которым меня окружает Надежда Евсеевна, и я ей делаюсь с каждым днем все более признательным. Но как себе объяснят такой рьяный патронаж все те, с кем она входит в соприкосновение по моим делам? И это вхождение делается не просто, а с невероятным напором и с отчаянной прямолинейностью. Она буквально командовала и в кабинете у озадаченного вконец Кристи, и в финотделе. Даже целому ряду лиц сделала выговоры, и случилось то, что всегда случается в подобных случаях, — выговоры выслушивались чуть ли не с трепетом (перед такой видимостью могущества) и дела делались, как по мановению волшебной палочки. Тогда же, во вторник, она рассказала про свой роман с Горьким и привела такие характерные подробности, которые во мне создали убеждение, что он действительно лез к ней, и даже в довольно грубой форме. Заодно от меня и от нее попало всему горьковскому быту, всей окружающей его фальши, несомненно, отвечающей и его внутренней глубокой лживости. О, как я благословляю небо, что мне больше не приходится входить по лестницам дома № 20 по Кронверскому. Каждый раз, делая эти восхождения, я молился, чтобы это было в последний раз!