Алексей Тимофеев - Покрышкин

Очевидно, что каждая грань таланта великого летчика и командира была отшлифована еще до войны годами подвижнического труда! Неожиданностью, везением феноменальное мастерство Покрышкина стало только для тех, кто плохо его знал.

Это же относится и к физической тренированности. В Краснодаре Александр запомнился и как великолепный разносторонний спортсмен. Особенно увлекался гимнастикой на снарядах — кольцах, брусьях, турнике. Дважды в неделю вел занятия для командного состава дивизии и 9-го стрелкового корпуса. Любил прыжки с 10-метровой вышки, удивляя зрителей красотой полета и точным расчетом входа в воду. На летних сборах с Василием Севостьяновым совершал 110-километровые велопробеги из станицы Крымской до Новороссийска и обратно. Здесь, на изумительном шоссе, покрытом морским гравием, среди холмистого раздолья и воздуха, несущего свежий аромат моря, молодые, здоровенные парни на длинных, довольно крутых спусках баловались «фигурным катанием» на максимальной скорости. Одна из фигур — стать левой ногой на сиденье велосипеда и принять гимнастическую позу «ласточка» — правая нога назад, руки в стороны… Так достигалась почти цирковая координация движений. Александр продолжал занятия боксом, отлично играл в волейбол, плавал. Сожалел, что южная зима предоставляла мало возможностей для лыжных походов. Его атлетическая фигура была столь классически совершенна, что на пляже к нему подходили краснодарские художники с просьбой позировать. От чего, правда, Покрышкин отказывался.

Постоянным предметом совершенствования для будущего летчика была и точность в стрельбе. В плавнях реки Кубань он из мелкокалиберной винтовки сбивал на лету перепелок. Над Покрышкиным поначалу подсмеивались, не веря в успешность такой охоты. Но каждый раз он приносил из плавней по нескольку птиц, и насмешки прекратились. «Меня, конечно, — писал Александр Иванович, — интересовали не столько перепелки, сколько стремление научиться стрельбе по быстролетящей малоразмерной цели». Отлично стрелял Покрышкин и из пистолета, и из авиапулемета при пристрелке в тире.

…Большинство подробностей жизни Покрышкина в Краснодаре сохранил для истории в своих воспоминаниях его друг Василий Игнатьевич Севостьянов. В 1938 году он поступил в Московский авиационный институт, после окончания которого работал инженером, а затем ответственным работником Внешторга.

«Тяга к учебе была тогда у молодежи огромная, — рассказывал Василий Игнатьевич. — Новая жизнь открыла и мне, выходцу из бедной многодетной крестьянской семьи с Тамбовщины, дорогу к образованию. После Луганской летной школы я служил с Сашей Покрышкиным. Конечно, он был на голову выше всех в техническом отношении, обладал сильным интеллектом, имел тонкое инженерное чутье, но никогда не заносился, не подчеркивал, что он умнее других. Наоборот, всем помогал, был готов ответить на любой вопрос. За это его любили сослуживцы.

С Сашей мы были в те годы неразлучны. Вместе служили, вместе отдыхали. Меня он своей системой зарядки и закаливания вылечил от сухого плеврита… Мы мечтали воевать в Испании. Из нашего гарнизона брали туда добровольцев, но больше из Новочеркасска и Ростова.

Саша выделялся среди других своими стремлениями и меня окрылял на лучшее. Часто мы изучали у него дома тот или иной предмет для подготовки в академию. Жил он в одной комнате в доме — «стоквартирке» у городского парка. Помню, как за два месяца написали 25 сочинений под руководством опытной преподавательницы. Саша очень много читал. В Краснодаре — хорошая краевая библиотека, также он брал военную литературу в служебной библиотеке командира корпуса. Изучал биографии Суворова (особенно его «Науку побеждать»), Кутузова. Видел я у Саши на столе труды Жуковского, Чаплыгина, книги из серии «Жизнь замечательных людей». Любил он «Войну и мир» Льва Толстого. Мы нередко читали друг другу вслух стихи Пушкина, Маяковского, «Песню о Соколе» Горького. Любили поэзию и совершенствовали дикцию. У Саши была сибирская скороговорка, он от нее старался избавиться, речь его становилась более четкой.

Авиаторов тогда уважали. И зарплату получали мы очень приличную. Питание — бесплатное. Жили, по тем меркам, богато. Но в моральном плане были чистыми. Раз в месяц, под выходной день, шли отдохнуть в лучший городской ресторан «Прага», выпивали бутылки две хорошего кубанского вина, танцевали. Однажды на танцах один чудак оскорбил мою девушку, я был вынужден отреагировать. Вышли на улицу, их оказалось пятеро. Двоих я нокаутировал, так как занимался борьбой, да и в селе еще отличался в кулачном бое. Их собралось уже человек восемь. Один наш сверхсрочник, начальник склада, оказался рядом, но мне не помогает. Кричу ему: «Позови Сашку!» Тот сбегал. И мы вдвоем раскидали эту шпану. Силища у обоих была, скажу, неимоверная. Я мог тогда до пяти суток не спать, работать и учиться. А шпана с тех пор нас зауважала, здоровались при встрече, никаких инцидентов больше не случалось.

Увлечение спортом было среди молодежи повальным. Чувствовалось, что вся страна на подъеме. Сила и выносливость — это тоже одна из сторон нашей победы в войне. Мы были физически сильнее любой страны мира! Уже после войны Саша мне рассказывал, что при проверке его реакции выяснилось, что она значительно быстрее, чем у среднего человека. И когда при пикировании он выхватывал самолет, то приходил в себя, начинал видеть раньше немецких летчиков.

…Были в той нашей жизни и тяжелые моменты. Многие в то время переживали из-за того, что скрывали свое социальное происхождение. В мое дежурство произошло следующее. Служил у нас Беленький — высокий, стройный, красивый командир. Имел жену, уже беременную… Я находился на взлетной площадке, мне приказали вызвать Беленького на полеты. Я нашел его. Он говорит: «Сейчас! Сейчас!» А через полчаса дневальный бежит на площадку — Беленький застрелил жену и покончил с собой… Выстрелы мы слышали. Оказалось, жена его была дочь попа, что скрывала.

Когда я после окончания летной школы писал анкету, то указал, что мой дед имел ветряную мельницу. Отец мне об этом рассказывал, сам я деда не знал. И из-за этого, как потом выяснилось, меня направили не в истребители, а в войска разведчиком.

Коснулись нас и репрессии 1937 года, в нашем гарнизоне погибло семь человек. Один командир звена, румын по национальности, отсидел три месяца в Краснодарской тюрьме, потом рассказывал — тюрьма забита битком, люди сидят друг у друга на коленях. В 1938-м многих выпустили. Были провокаторы и доносчики, у нас в дивизии один летчик оказался таким. Командир нашего отряда Малявко, лет 30–35, погиб. А командир был хороший, наша боевая командирская учеба всегда отмечалась как ведущая в корпусе. В отряде — полный порядок, никаких происшествий. И летчиком Малявко был отличным, толково учил нас стрельбе по воздушным и наземным целям. Из уст в уста передавалось у нас, что Малявко на следствии ничего не подписал и его затравили крысами насмерть… Никто из нас не сомневался, что наш командир — честный человек, а беззаконие творит местная сволочь.