Тензин Гьяцо - Моя страна и мой народ. Воспоминания Его Святейшества Далай-ламы XIV

Всю дорогу до китайского города Чэнду мы ехали на машине. Затем оттуда мы полетели в Синин и, наконец, особым поездом отправились в Пекин. Только несколько лет назад, когда меня так интересовала механика, полет на самолете или путешествие на поезде были бы для меня как восхитительная мечта, но теперь, хотя и то и другое я совершал впервые в жизни, мой ум был настолько полон наших политических проблем и ответственности, что наслаждаться этими новыми переживаниями я совершенно не мог.

В Синине к нам присоединился Панчен-лама. Он был моложе меня, хотя часто люди говорили, что он выглядел старше. Мне в то время было 19, а ему 16. Он рос в невероятно трудных обстоятельствах. Панчен-ламы, как и Далай-ламы, являются очень высокими воплощениями. Первое воплощение обоих имело место в 14-м веке по христианскому летосчислению. Всегда с того времени Панчен-ламы были вторыми после Далай-лам по своему религиозному авторитету в Тибете, но никогда не занимали какой-либо светской должности. Во всей истории отношения между теми и другими были чрезвычайно сердечными, как и подобает у высоких религиозных лидеров, и в большинстве случаев младший становился учеником старшего.

Но около 1910 года между нашими непосредственными предшественниками произошел разрыв. В те времена, когда китайцы захватили Тибет и 13-й Далай-лама должен был бежать в Индию, некоторые из помощников Панчен-ламы воспользовались отсутствием Далай-ламы, чтобы подать жалобы на налоги, которые налагало на них правительство, и о других подобных предметах. Китайцы, заметив возможность разногласий, сделали все, что могли, чтобы расширить их, надеясь разделить Тибет и сделать его для себя более легкой добычей.

Разделить Тибет им не удалось. Как я уже рассказывал, тибетцы изгнали их из страны, но разногласия между двумя ламами сохранялись, и через несколько лет Панчен-лама отбыл на контролируемую китайцами территорию вблизи границы. Там он прожил остальную часть своей жизни и умер, насколько мне известно, в 1937 году.

В этих обстоятельствах прошло необычно долгое время, прежде чем начали искать его перерождение. В 1950 году в Тибете были обнаружены два возможных кандидата. А китайцы выставили кандидата с той территории, которой они правили. Во время переговоров в Пекине, которые завершились так называемым "Соглашением 1951 года", я получил телеграмму от Нгабо, главы нашей делегации, где сообщалось, что, если китайский кандидат не будет принят, это помешает переговорам. Естественно, правительство и главы монастырей хотели провести наши традиционные испытания. Но в то время это было невозможно, и постепенно нынешний Панчен-лама стал признан истинным воплощением. Ему тогда было уже 11 или 12 лет. Конечно, все его образование и воспитание проходили под сильным китайским влиянием. Вначале при режиме Чан Кай-ши, а затем при коммунистах.

Китайцы, без сомнения, использовали его в своих политических целях, понимая, что он был слишком мал, чтобы протестовать. Например, когда коммунистическое правительство захватило власть в Китае, в его адрес была послана и опубликована телеграмма, подписанная Панчен-ламой, хотя в то время ему было 10 лет и он еще не был признан в качестве перевоплощенца. Без сомнения, многие в то время были обмануты, и думали, что эта телеграмма пришла из официальных тибетских источников.

Я уже встречался с ним однажды. Он приезжал в Лхасу повидать меня, когда ему было 14 лет. Конечно, он прибыл со свитой из китайских чиновников, помимо его собственной монашеской свиты. Он был формально представлен мне традиционным образом, как младший относительно меня не только по возрасту, но и по положению. Но я заметил в этой же первой встрече, что китайцы и некоторые из его собственных помощников не особенно были довольны нашим древним обычаем. Они предпочли бы увидеть, что Панчен-лама сидит со мной на одном уровне. Поэтому первая встреча была напряженной и не слишком удачной.

Но в тот же самый день мы вновь встретились неформально и вместе обедали. И я должен сказать, что мы друг с другом поладили. Он выказал искреннее уважение к моему положению и вёл себя, как требует буддийский обычай при отношениях младшего и старшего монаха. Он был корректен и приятен во всех манерах. Настоящий тибетец. Я убедился в его искренней и доброй воле. Я уверен, что, будь он оставлен в покое, он бы всем сердцем поддерживал Тибет против всех притязаний Китая.

В конце его визита в Лхасу весь его китайский эскорт помешал обычаю формального прощания, но он пришел попрощаться со мной частным образом в Норбулинке. Я заметил изменение в его отношении, как будто он был проинструктирован, чтобы вести себя как превосходящее лицо. Но я напомнил ему, как важно для него и для меня продолжать религиозные штудии, и предложил, чтобы мы, поскольку оба были молоды, забыли о расхождениях между нашими предшественниками и начали все заново, и он согласился.

Я искренне сожалел об этих старых разладах, как делаю и сейчас. Я не думаю, что ему позволили совсем о них забыть, ведь он постоянно подвергался китайскому влиянию. Если бы он и его последователи сделали это, страдание Тибета могло бы быть меньшим. Китайцы пытались достичь в нашем поколении то, что им не удалось достичь в предшествующем, и в этот раз, конечно, у них было преимущество в том, что они имели в своих руках тибетского религиозного лидера, от имени которого могли делать свои заявления. Но не следует обвинять Панчен-ламу лично. Никакой мальчик, выросший при таком концентрированном постоянном враждебном влиянии, не мог бы сохранить свою собственную свободу воли.

И, невзирая на это влияние, я не верю, чтобы он когда-либо оставил нашу религию в пользу коммунизма[5].

После того, как мы встретились в Синине, мы проследовали в Пекин вместе. И там мы были приняты вице-президентом Чжу Дэ, премьер-министром Чжоу Энь-лаем и другими официальными лицами пекинского правительства. На железнодорожном вокзале стояли толпы, желавшие приветствовать нас. Многие из пришедших выглядели как студенты или члены молодежных организаций и громко хлопали, приветствуя нас. Но у меня возникло циничное чувство, что они, если бы им было указано, так же легко могли бы выказать и враждебность.

Это напомнило мне о беседе, которая, как говорят, состоялась, когда один китайский чиновник посетил тибетскую деревню. Все крестьяне собрались, чтобы приветствовать его прибытие и с энтузиазмом хлопали в ладоши. Довольный, он спросил одного из них, были ли они счастливы при новом режиме.

Да, совершенно счастливы, - ответил тибетец. - Всё прекрасно. За исключением того, что нам не нравится этот новый налог.