Людмила Бояджиева - Москва Булгаковская

— Откедова тут розам взяться? Ты ж, милок, глаза разуй! Ноготок самый сорняковый выдрал и женщине суёшь! — буркнула древняя старушенция. Не без зависти зыркнула на счастливую молодуху — нарядную, здоровую, улыбка во всю пасть. У таких всегда все есть, бодыли розанами расцветают и дом — полная чаша. И зашаркала мимо, бережно неся бидончик с маслом — одна из неистребимой армии Аннушек Горячевых, так трагически повлиявших на судьбу несчастного Берлиоза.

А у этой молодухи как раз дома не было. Была лишь вера: не сегодня завтра станет ее «иванушка» писательским царевичем.

Решительно набычившись, Михаил повел жену к сестре Наде — завоевывать жизненное пространство.

— Надежда Афанасьевна, позвольте-с представить, Любовь Евгеньевна, моя законная супруга. Только что сочетались браком. — Молодожены стояли в кабинете директора детского сада «Золотая рыбка» Надежды Булгаковой — молодой, светло-русой, с приятным открытым лицом над белым вязаным воротничком синего платья — и счастливо улыбались. — Ты сейчас мне ничего не говори, Надя, мне известно твое отношение к Тасе. С Таськой мы остались друзьями. А Любу я люблю. Полный ажур. Один моментик подкачал: квартирный вопрос. Если ты не приютишь нас, будем спать во дворе на скамейке под твоими окнами. И жалобно выть, оплакивая жестокость педработников, — выпалил Михаил, не давая сестре вставить слова. Та не сумела подавить вздох, но новобрачная в цветастом заграничном платье и туфельках на каблуках украдкой смахнула слезу.

— Что тут поделаешь… — смилостивилась директорша. — Жизнь — сложная штука. Извините за банальность… Устроимся как-нибудь. Признаюсь — самим тесновато. Но выть ночами у школы я во всяком случае родному брату не позволю.

Надежда жила на антресолях школьного дома с мужем и маленькой дочкой, там же с мужем поселилась сестра Вера и сестра мужа Веры Катя, в общем — Терем-Теремок получился.

— Здесь у нас полна коробочка, скоро еще сестра Леля приедет.

— Вот и будет настоящий крепкий коллектив. — Михаил нежно поцеловал сестру в щеку. — Ты ж все время мечтала о воссоединении семьи. Ну, хоть какие-то обломки причалили к твоему борту, капитан ты наш.

Надя обратила внимание, что настроение брата на подъеме, что кокетливая женщина, недавно вернувшаяся из эмиграции, притягивает его горящий мужской взгляд, который так давно не останавливался на Тасе.

Может, оно и к лучшему, решила она. Мишке-то всего 33.

Стояло лето, высокие окна в учительской даже ночью были открыты настежь — в темную заросль кустов. Над дерматиновым диваном, где выделили место новобрачным, висел портрет бородатого деятеля педагогики, явно не одобрявшего того, что происходило на диване.

В конце концов, простыня вместе с Любой соскользнула на пол, а за ней, прихватив подушку, последовал Михаил. Обнялись крепенько и расхохотались, потирая ушибы.

— Ты что же это, от меня сбежать хотела?

— Ну не могу я, когда он на меня смотрит! — Люба кивнула на портрет сурового старца.

— Это Ушинский — серьезнейший моралист. Ты думаешь, что ему приходилось когда-либо видеть здесь, в учительской, нечто подобное? Да и вообще… Возможно, никогда-никогда сей славный муж не пал жертвой плотского искушения.

— Бедняга! Пропустил в жизни самое интересное. Предлагаю спать на полу, только коврик подтянем…

…Общительная, веселая Любовь Евгеньевна всем в «теремке» понравилась, к тому ж она оказалась вовсе не белоручкой — ловко помогала по хозяйству, а к приезду Лели сшила из ситцевых лоскутов симпатичный абажур, который повесили над обеденным столом. Надя прозвала изделие в модной тогда манере «смычкой города с деревней».

«Чертова баба затопила меня, как пушку в болоте. Но один без нее уже не мыслюсь. Видно, привык» — запишет Михаил в дневнике, дивясь своему вновь пробудившемуся мужскому ухарству.

Причина его опьяненно-радостного состояния была еще и в том, что победа пришла на самом главном для повышения самочувствия направлении — в делах писательских. В 1925 году в журнале «Россия» (все еще по недосмотру цензуры) вышли две части романа «Белая гвардия». Та самая «важная книга», переполнявшая все его существо с киевской зимы 1919 года, писавшаяся морозными ночами в «нехорошей» квартире № 50, книга, не дававшая покоя, жившая и росшая внутри — залог признания, веры в себя, в свой дар, — напечатана! Ее смогут читать все… Как от этого не свихнуться, не заплясать на радостях прямо на мостовой, не дурить, словно мальчишка? (Журнал «Россия» закроется, не успев опубликовать третью часть романа. Лишь в конце 20-х годов в Париже будет опубликован полный текст. В Москве он выйдет «несколько» позже, в 1966 году.)

Прошелся по Москве, заглянул в книжную лавку: совершенно невероятно — роман продается! Его должны прочитать все Булгаковы, и конечно же Таська! Михаил навещал бывшую жену, помогал ей деньгами и продуктами. Однажды, в наивном неведении, скорее похожем на изуверство, он принес ей в подарок журнал. Тася развернула листы и сразу наткнулась на посвящение Любови Белозерской. Не могла поверить своим глазам, и ярость, ослепляющая ярость окатила ее, сжала горло, не давая вздохнуть. Усилием воли Тася опустилась на табурет, закрыла глаза.

— Ей, ей, выходит, посвятил. А разве — честно! Ты же самый честный у нас, Миша. А верно ли рассудил? Скажи, верно?! — Вскочив, Тася вгляделась в лицо Михаила. — Э го она с тобой в Киеве от Петлюры спасалась? Она по аптекам за морфием бегала и потом все претерпела, чтобы ты вылечился? Она от тифа выхаживала? Она здесь зимой воду горячую носила, чтоб ты руки грел и писать мог? Она? — Тася кричала так громко, что в стену начали барабанить соседи.

— Люба меня попросила. Попросила посвятить роман ей. Я чужому человеку не могу отказать, а своему — могу, — промямлил, отводя взгляд, Миша.

В глазах Таси потемнело. Как у него язык повернулся! Как рука не отнялась — посвящение «чужому человеку» писать? И теперь принес ей полюбоваться?! Не просто бросил жену, но еще и растоптал, изгадил все, что было. Размахнувшись что было сил, она швырнула журнал в Михаила.

— Вот она у тебя какая — вечная и верная любовь!

Неловко вышло, не рассчитал, плохо разбирался писатель Булгаков в женской психологии. Начались читки нового романа в кружках любителей словесности, у близких знакомых и друзей. Читал Булгаков отменно, лучшего профессионала для озвучивания его текста было бы трудно найти. Он проигрывал все реплики, оттенки настроения и ничуть не актерствовал, не пережимал.

После чтения в кружке у Юрия Слезкина раздались аплодисменты, а сам Юрий бросился автору на шею. Искреннее удивление, чистая слеза восторга — редкие качества у пораженных бациллой зависти литераторов.