Василий Козаченко - Молния

- А еще Степа сказывал, - продолжал Сенька, приглашая Леню широким жестом сесть рядом, - еще была такая книжка, толстенная-претолстенная! Называлась:

"А... А... А... А... Е..."! Понял?

- Нет, - откровенно признался Леня, вытаскивая из-за пазухи желтый брусок.

- "Азия, Африка, Америка, Австралия, Европа". Вот такой романище! Дошло теперь? Пять частей света, и повсюду разные чудеса случаются с героями. Пальчики оближешь.

- Теперь приблизительно дошло. - Леня протянул другу брусок желтого "мыла".

Сенька постучал по нему ногтем, понюхал и безапелляционно заявил:

- Тол! Таким кусочком знаешь что можно сделать?

Любую машину как фуганет - зубов не соберешь! - И, сразу забыв про "А... А... А... А... Е..." и про "Красных дьяволят", спросил: - Где?

Леня рассказал.

Круглое, все в рыжеватых веснушках Сенькино лицо загорелось.

- Может, махнем?

- Давай, - согласился Леня.

"Красные дьяволята" полетели в сенцы, а подсолнух - под крыльцо.

- Мам, я мигом! - крикнул Сенька в открытое окно.

Ребята перешли вброд речку, поднялись вверх на Выселки и степной дорогой через холмы направились к Казачьей балке.

Когда-то давно Скальное кончалось сразу же за станцией (возле первого железнодорожного моста), от него до Казачьей балки было километров восемь. А позднее, в начале двадцатых годов, когда поделили помещичью землю, много скальновской бедноты стало селиться дальше, вдоль речки. Так и образовались Выселки - новая улица, протянувшаяся на два-три километра.

Казачья балка - широкий, длинный, километров на пять, овраг - тянулась вдоль степной равнины. В начале ее стоял когда-то хутор богатея Стояна.

В тридцатом Стояна раскулачили и выслали, потом и хутор снесли. Осталось только несколько старых, недорубленных в голодном тридцать третьем вязов, одичавший, низенький вишенник и колодец, который и теперь еще звали Стояновым. Колодец был глубокий, но воду из него брали только для скота, потому что никто за колодцем не следил и его уже несколько лет не чистили, а сруб совсем сгнил и наполовину обвалился. Вода отдавала илом, и плавала в ней всякая нечисть...

На косогоре, на том месте, где когда-то был сад, стояла, осев на спущенные камеры, грузовая машина. Вокруг валялось два-три десятка отстрелянных гильз. В кабине кто-то оставил плащ-палатку и противогаз. А в кузове лежало с десяток зеленых касок, два больших мотка телефонного кабеля и прикрытый огромным, в несколько раз сложенным полотнищем брезента разбитый ручной пулемет Дегтярева. Тут же стояли ящики с толом - четыре целых и один разбитый.

Ребята все оглядели, покопались под сиденьем, надеясь найти уцелевший пистолет или гранату. Не нашли, уселись оба в кабине и взглянули друг на друга.

- Ну? - промолвил Леня.

- Что "ну"? - спросил Сенька.

- Что же мы, так все тут и оставим?

- А чего ж тогда приходить сюда было?

Они еще не успели подумать, зачем им эта взрывчатка, что они будут делать с нею, только знали: нужно непременно спрятать ее.

- Что же, тут, в овраге, закопать его, что ли? - вслух подумал Леня.

- Долгая, брат, история. Еще, гляди, и не успеешь.

Прибежит кто-нибудь за "мылом".

- Значит, так и оставим?

- Опять двадцать пять! Кто же говорит, что оставим!.. Я так думаю: давай в колодце утопим. По-бысгрому, а? Воды там метра два, да еще сучьями закидаем...

Еще бы дохлую галку сверху - и ни один черт не догадается!

- А он в воде, не того, не испортится?

- Что? Тол? Вот это сказанул! Сто лет пролежит!

...Назад они возвращались не торопясь. Оставили в машине все как было (брезент, пулемет, плащ-палатку с касками и противогазом), чтобы никому и в голову не пришло, что кто-то здесь уже похозяйничал и что в кузове были ящики с толом...

Долгонько дожидалась Сенькина мать сына. Валялись забытые "Красные дьяволята", и воробьи давно уже расклевали брошенный под крыльцо подсолнух.

Хлопцы медленно шли вдоль дороги, притихшие, сосредоточенные, будто даже погрустневшие. Словно еще больше сдружил их, связал чем-то брошенный в колодец тол, им сейчас совсем не хотелось расставаться. Неожиданный этот случай разбудил в обоих глубоко скрытые, неясные еще для них самих чувства. Он тревожил, словно подталкивал: "Действуйте дальше, беритесь за дело!"

Но как и куда идти и за что браться, они еще не знали.

Шелестит под ногами пересохший бурьян, осыпается, куда ни кинь глазом, переспевшее, вытоптанное жито.

Вокруг стоит предвечерняя степная тишина, - кажется, будто и войны никакой нет. Только трещат кузнечики да закричит порой перепел...

Душевно звучит их непринужденный разговор о родных где-то там, на фронте, и - может быть, впервые - о том, как это получилось, что фашистов вон куда допустили, и скоро ли их остановят. И долго ли еще быть им тут под Гитлером...

- Если бы фронт был фронтом, можно б туда податься, - мечтает вслух Леня, - а то и непонятно, где он.

- Это верно, - откликается Сенька. - Немец уже раз приходил сюда. Так ведь тогда советская власть только на ноги становилась. И техника была не та. Но и тогда партизаны были. Тогда, только захоти, к партизанам можно было податься.

- А сейчас, думаешь, нельзя партизанить?

- Вроде техника не та. Машины, мотоциклы, самолеты, танки, минометы, не так-то легко из-под всего этого вывернуться. Попартизань тут с винтовкой или хотя бы даже с пулеметом!..

- Ну, с винтовкой, конечно... Да ведь на технику можно тоже техникой...

- А как ты думаешь? Есть тут у нас такие, которые остались? Ну, в подполье или в партизанах? Вот Федор Кравчук. Как ты думаешь? Случайно или оставили его?..

- На засаду-то он напоролся наверняка случайно.

А что тут остался, так это, может, и неспроста...

- Вот был бы жив да нам повстречался...

- Хоть бы слово живое услышать о том, что на свете делается, и то...

Они подходили к Выселкам. Возле канавы, под акацией, остановились. Обо всем, кажется, поговорили, а расходиться не хотелось, будто должны были сказать друг другу что-то особенно важное...

Сенька попрощался, а все не уходил. Постоял, помолчал. А потом вдруг сказал:

- Услышать слово - это не штука...

- Не штука? Ого! А где же ты его услышишь?

- Слушай, Леня, чего скажу. Только - могила. Понял?

- К могиле можно еще крест и маузер, - с досадой протянул Лепя. Только это, брат, из монте-крпстов, а мне сейчас что-то не до того.

- Тю! Не веришь? Правду скажу. Есть приемник, есть питание. Все есть. Как началась война, приказали всем приемники сдать. Ну, сложили их в нашем клубе, там они и остались. А перед тем, как полицаи их забрали, я стянул один и в конюшне, что от Курьих Лапок крайняя, замаскировал. Вроде все в нем на месте, а не действует. Никак не пойму, отчего...