Ги Бретон - Распутный век

Юный д'Эон пообещал подготовиться и в задумчивости вернулся домой. На следующий день он узнал, что роль его куда сложнее, чем он думал. Став тайным агентом короля, кавалер попадал в необычную организацию, созданную Людовиком XV с целью обманывать министров, послов и довольно часто — саму м-м де Помпадур. Неизвестные дипломатам лица работали на короля Франции во всех европейских столицах — осведомляли его при помощи зашифрованных писем. Организация эта — прообраз Второго отдела, названного позже Тайным отделом, — возглавлялась принцем де Конти.

Некоторое время ушло у д'Эона на подготовку — он заказывал гардероб, парики, изучал карты. Наконец его снова пригласил принц де Конти и раскрыл вторую часть поручения:

— Вы знаете, что мой дед после смерти де Собьески избран был королем Польши. Но увы! Узурпатор Август II, избранник Саксонии, захватил трон, прежде чем избранный монарх успел приехать из Франции. Это стало большим несчастьем для моей семьи и для его величества, который уже принял решение заключить тесный союз с Польшей. Король только что позволил мне поручить вам и вторую миссию. Если она окажется успешной, это поможет смыть наконец оскорбление, нанесенное моему деду. Речь идет вот о чем: вы скажете Елизавете, что я влюблен в нее, постараетесь внушить ей мысль заключить со мной брачный союз. Если она откажется, вы приложите все усилия для назначения меня командующим русской армией — это сблизит меня с Польшей…

Далее последовали необходимые пояснения: кавалер будет путешествовать под именем м-ль Лиа де Бомон; по дороге он встретит кавалера Дугласа, он шотландец служит Франции. Принц передал д'Эону копию секретного шифра, взятого из лексикона меховой торговли: «горностай» значило «прусская сторона», «соболь» — «доверие Бестужева», «беличьи шкурки» — «наемные войска Англии» и т. д.

…Ясным июньским утром 1755 года кавалер д'Эон, одетый в дорожное платье, сел в почтовую карету, которая доставит его к первой восточной переправе. В обложке книги Монтескье, которую вез он в своем багаже, был запрятан тайный шифр и письмо Людовика XV Елизавете.

Кавалер-мадемуазель беспрепятственно пересек Европу и в конце июня прибыл в Санкт-Петербург, где его уже поджидал Дуглас. К несчастью, через несколько дней шотландца выследили агенты Бестужева и выслали из России. Однако перед отъездом он успел-таки представить м-ль Лиа де Бомон графу Михаилу Воронцову, вице-канцлеру и франкофилу. Именно этот высокопоставленный вельможа, хорошо известный в Версале, и должен был, по расчетам м-м де Помпадур, представить кавалера ко двору. «Именно к нему обратилась м-ль де Бомон, облеченная полномочиями, зашитыми в ее корсет и спрятанными на девственной груди».

Воронцов без ведома Бестужева добился для кавалера аудиенции императрицы, письмо Людовика XV было передано.

Елизавету немало позабавил этот посланник, и она посмеялась от души. «Однако государыня не могла никак поверить, что прекрасная девушка, стоящая перед ней, на самом деле прекрасный юноша. Напрасно д'Эон, опустив глаза, убеждал ее в своем мужском естестве, напрасно в подтверждение его слов Воронцов показывал нa конфиденциальные письма из Версаля. Елизавета не могла принять это за истину». Как бы то ни было, с целью облегчить необходимые для переговоров встречи Елизавета тут же решила: поселить м-ль де Бомон в моем дворце и объявить моей «личной чтицей».

Елизавета приняла это решение, вероятно, не без задней мысли, — ее чистая, невинная внешность скрывала вулканический темперамент. Вот ее портрет, оставленный все тем же Фредериком Гайардэ: «То нечестивая то страстная, на редкость недоверчивая, суеверная, к тому же святоша, она часы напролет проводит на коленях перед образом Девы Марии, говорит с ней, страстно вопрошает ее, в каком гвардейском полку взять ей любовника на этот день: в Преображенском, Измайловском, Семеновском? А быть может, калмыка, казака? Но не всегда Елизавета прибегает к совету с небес для выбора любовников. Иной раз пленит ее Марсова стать, а то высокий рост… Вчера ей приглянулись широкие плечи, сегодня — нежная рука, завтра — лихие русые или черные усы… Все зависит лишь от ее капризов и фантазий».

Последним ее капризом в июльский этот день 1755 года стал прибывший из Франции кавалер-мадемуазель — пол его сильно ее интриговал. Вечером же д'Эону сообщили, что к обязанностям чтицы приступить он должен незамедлительно — императрица его ожидает в своей спальне. Он направился туда и очень удивился, застав Елизавету в постели, — это была западня.

— Подойдите ближе… — поманила она его, — так-то лучше…

Кавалера, заметившего бесстыдный огонь в глазах российской повелительницы, охватила паника.

«Я почувствовал дрожь, оказавшись меж двух огней: императрицей — с одной стороны, и принцем де Конти — с другой; он просил меня поговорить о женитьбе, но не обязывал заходить так далеко… Что делать, спрашивал я себя; предать принца — опасно, сопротивляться императрице — того хуже. Я бросал на ее величество взоры, полные мольбы… Губы ее побелели, скулы раскраснелись, вздрагивающие веки не скрывали алчного взгляда… Раскинутые обнаженные руки, неприлично, не в меру открытая грудь, разметавшиеся по плечам волосы… Она задыхалась от похоти, от страстного желания — опьяненная, изголодавшаяся вакханка… Я опустил глаза столь же быстро, как только что поднял их. Все, что рассказывал мне Воронцов о царице и ее оргиях, всплыло в моей памяти.

Эта лежащая передо мною женщина обнимала бессчетное число мужчин, встреченных ею случайно, иной раз — прямо на улице. Сколько раз уста ее, шея, грудь обесчещены поцелуями солдат! И я отступил перед этой императорской развалиной, оскверненной такой грязью».

Но Елизавета никогда не выпускала добычу из своих рук. Она соскочила с постели, бросилась на кавалера д'Эона и в мгновение ока его раздела. «Тогда, — говорит он, — я больше не смог сопротивляться». Через несколько секунд он оказался в постели императрицы. Но — увы! В тот момент, когда должен был состояться первый франко-русский альянс, кавалер д'Эон не смог проявить свою мужественность. Еще никогда дотоле с Елизаветой не случалось подобного, — она онемела. «Я оказался в самом затруднительном для мужчины положении, — пишет кавалер, — особенно если учесть, что рядом была абсолютная правительница. Затруднение, в котором я оказался по причине слабости моего естества, вызвало у меня страшную дрожь, — я был ни жив, ни мертв. Но, к великому моему удовлетворению, царица не рассердилась на меня, чего я так опасался, а расхохоталась — не сочла меня виноватым в том, в чем я действительно виноват не был и что сам впоследствии исправил». И действительно, почти каждый вечер кавалер д'Эон проводил в постели императрицы. Эта достойная самоотверженность помешала англо-русскому союзу и доставила немало сладостных минут Елизавете.