Иван Хомич - Мы вернулись

Гауптман вздохнул и сказал: "Какая строгость". Затем помолчал, подумал и заявил: "Немецкое командование может восстановить вам чин".

Я поблагодарил гауптмана за заботу и сказал: "Я считаю, что офицер на строгость не должен жаловаться, можно жаловаться только на несправедливость, но здесь все было правильно. Мое правительство присвоило мне звание, оно же меня и лишило звания, причем за дело".

Гауптман смотрел и молчал. Я продолжал: "Это обстоятельство не известно врачу, так как все произошло в Севастополе уже в последние дни перед катастрофой. Вот почему я считаю себя рядовым, а другие - офицером".

Из канцелярии меня отправили обратно в третий блок.

И тревожно и горько было мне все это слушать.

- Неужели твой врач?.. - спросил я. Сергей меня уверенно успокоил.

- Нет, он на такое неспособен. Все случайно произошло. В тот день, когда он меня увидел, он на радостях рассказал товарищу, что встретил своего комбрига. Нашелся тип, передал учетчику, а тот донес немцам. Вот и все.

Оно хоть и "все", а радостного было мало. Я снова настойчиво посоветовал Сергею перебраться в другой блок, не мозолить глаза, затеряться среди пленных. Все-таки их в каждом блоке по полутора тысяч.

Но Сергей заявил, что теперь уж, во всяком случае, переходить не стоит, гауптман надежно околпачен.

А недели через две я узнал, что Сергея выписали из лазарета и куда-то отправили, может быть в офицерский лагерь, а возможно, и в Германию.

"Метро" в Славуте

Десятки, сотни тысяч пленных гибли в гитлеровских тюрьмах, лагерях и так называемых лазаретах. Гибли неминуемо, и это быстро становилось понятно всякому, кто попадал на фашистские "фабрики смерти". Естественно, что желание уйти из плена было единственной целью. Люди рисковали всем: безоружные нападали на конвой, пробирались сквозь колючую проволоку, под носом охранников пытались убегать во время транспортировки с каторжных работ.

Когда пришел эшелон из житомирского лазарета в Славуту, немцы пустили слух, что привезли штрафников. Такая "реклама" привлекла к нам внимание многих. Особенно же заинтересовался житомирскими делами пленный, молодой врач Лопухин.

О человеке этом можно и нужно сказать много хорошего. Роман Лопухин - одна из самых светлых личностей, виденных мною за долгую жизнь. Сколько людей обязаны ему, его стойкости и отваге своим здоровьем, жизнью и даже больше чем жизнью - освобождением!

Уже на свободе я узнал его нехитрую биографию.

Вот она. Роман Александрович Лопухин родился в 1916 году в Донбассе в небольшом городе Чугуголь.. Он русский, отец его работал врачом на руднике, мать учительствовала. В годы гражданской войны отец Романа лечил тифозных больных, сам заразился и умер. Мать переехала с маленьким Ромой в Краснодар, где поступила преподавательницей английского языка в пединститут. Рома кончил в Краснодаре среднюю школу и, избрав специальность отца, поступил в медицинский институт. Став в 1940 году врачом, Роман ушел в Красную Армию.

С первых же дней войны молодой врач вместе с полком попал на фронт и лично участвовал во многих боях.

Осенью 1941 года на Украине под Борисполем во время боя Poмaн Лопухин был вместе с ранеными взят в плен. Немцы направили его в Шепетовку, а позднее в Славуту, где он как мог и лечил пленных, А как выяснилось позднее, этот хрупкий, с очень чувствительной душою молодой человек смог многое...

Услышал я о нем впервые при следующих обстоятельствах.

Однажды мне посчастливилось необыкновенно: я достал книгу. Была она растрепана, зачитана до дыр, без обложки, но судя по тому, что ее передавали из рук в руки, от одного "поколения" заключенных к другому и не жгли на цигарки, книга считалась ценной. Повествовалось в ней о каких-то древних рыцарских делах и походах. Я только начал "входить в курс". Утренний обход лазарета немцами был закончен, и можно было рискнуть почитать без опаски.

Надо сказать, что гитлеровцы очень подозрительно и настороженно относились к пленным, которых заставали за чтением. Читаешь - значит, о чем-то еще думаешь. А думать пленному не полагалось.

Найдя по мере возможности укромный уголок, я расположился с книгой во дворе. Ко мне подошел мужчина средних лет с небольшими рыжеватыми усами и улегся рядом, довольно бесцеремонно пяля свои голубые глаза в мою книгу.

Я понял, что уединиться не удалось. Спросил подошедшего, почему он хромает;

- Результат войны? Он охотно ответил:

- Был тяжело ранен в ногу. Теперь вот рана зажила, а хромота осталась.

Я посоветовал пленному поговорить с "медициной", может быть, как-нибудь помогут вылечиться.

- А то как же к жене вернетесь с таким дефектом? При воспоминании о доме у него сразу лицо засветилось и глаза засияли. Он сказал:

- Лишь бы живым вернуться, а жена примет. Не важно, что хромой, она у меня не трепушка.

Мы как-тo очень легко, доверительно разговорились. О медицинских работниках нашего блока он отзывался подчеркнуто уважительно. Выяснилось, что и сам он фельдшер.

Я сказал:

- А я думал, что вражеская пуля: нашу медицину обходит.

Он ответил тоже шуткой:

- Пуля-то, может, и обходит. Меня осколком мины ранило. Наши отступали. Вот я на поле и остался.

Возникла пауза, но я уже чувствовал, что разговор на этом не кончится.

Фельдшер поинтересовался, что я читаю. Я показал ему свою книгу без начала и сказал: - Хорошая книга. Героики много. Он сказал как бы между прочим:

- В романах-то все хорошо, в жизни часто не так получается. Но и в жизни Романы есть хорошие.

Последнее существительное во фразе он так подчеркнул, что я, конечно, спросил его, о каком Романе идет речь.

Фельдшер рассказал мне о старшем враче второго блока Романе Александровиче.

Так познакомился я в этот день с двумя чудесными людьми, настоящими патриотами, с одним - воочию, а о другим пока заочно.

Дня через два фельдшер снова нашел меня во дворе и передал мне потихоньку пайку черного хлеба. Я отказался взять хлеб на том якобы основании, что боюсь располнеть, трудно будет передвигаться.

- А куда вы, собственно, собираетесь двигаться?

- Да мало ли куда можно двигаться летом? Вокруг лагеря лес...

Больше они меня не испытывали. В следующую нашу встречу фельдшер рассказал мне о подкопе во втором блоке.

Понятное дело, что после этого сообщения меня ни днем ни ночью не покидала мысль о работе пленных под землей, a также и опасения, как бы не повторилась житомирская история. Одно время я даже начал подумывать о переводе во второй блок, но потом установилась крепкая, деловая связь с Романом Лопухиным и надобность в переводе отпала.

История подкопа во втором блоке была такова.

Еще до прибытия наших "житомирцев" Роман Лопухин начал сколачивать вокруг себя хороших, надежных людей. Во втором блоке, где он был старшим врачом, размещалось более полутора тысяч пленных с желудочно-кишечными заболеваниями. Многие из них были к тому же ранены, раны при голодной диете, естественно, долго не заживали. Во второчи блок попала и часть "штрафников" из Житомира, привезших слух о подкопе, который крайне заинтересовал Романа Лопухина.