Лариса Гармаш - Лу Саломе

Тайну противостояния эротического и сексуального трудно постигнуть тем, кто, перефразируя Ницше, не страдал от судьбы Эротики, "как от открытой раны". Столь неуловимые вещи лишь иногда могут обрести голос в поэзии. Быть может, эти написанные много лет спустя строки способны дать намек на невысказанные интуиции Лу:

Когда глаза твои наполнятся туманом,а тело нервное упругою струнойпод пальцами моими затрепещет…когда горячее и властное желаньеударит в грудь тяжелою волнойи вздрогнут судорожно плечи…Когда внезапно грудь прорвется горьким стоном,оцепенеют руки в мертвой хватке,пытаясь обрести иное тело,поймать себя же на зверином гонеи, поборов себя в смертельной схватке,то отыскать, что в вечность отлетело…Пытаясь всем своим отчаяньем разрушитьпреграду, отделившую навечнолюбое Нечто от другого Нечто,-в тот самый миг ты разбиваешь душуо невозможность воедино слиться,взять и отдать, вобрать и раствориться.О невозможность стать одним огнем.Не вырваться из собственных пределов.И обессилено поверженное тело.Т. Метелл

Между тем годами культивируемый аскетизм исподволь подготовил в Лу взрыв энергий, которые перевернули все до сих пор обязательное: "состояние, неподвластное ни уму, ни духу, ни мере: наступает что-то и захватывает, и ему отдаются, ничего не просчитывая и не сдерживаясь, и не довольствуются больше половиной, отдают и принимают без раздумий, без размышлений, почти без осознания, улыбаясь опасности, забывая себя, с распахнутой душой и бессильным разумом, и разве это не должно быть самым важным? Разве не в этом наш смысл, наше благородство?" — так звучит это в устах Фенички из одноименного романа Лу.

Итак, Георг Ледебур был старше Лу на одиннадцать лет. Он являлся одним из ярких представителей левого крыла немецкой политики. В 1900–1918 годах входил в Рейхстаг, издавал марксистскую газету "Форвартс", голосовал против военных кредитов во время войны, принимал участие в революции 1918 года, встречался с Троцким, в 1933 году эмигрировал в Швейцарию, где умер в 1947-м, через десять лет после смерти нашей героини.

До встречи с ним Лу не интересовалась политикой, но теперь она понимает, что политика может помочь ей открыть новое пространство в ее психологических и социальных исследованиях. Георг признался ей в любви, очарованный ее "глубиной, интеллигентностью и обаянием". Терпеливо объяснял ей, что ее брак — это чистая иллюзия (она и сама это понимала), хотел ей помочь в разводе, чтобы жениться на ней. И хотя она знала его достаточно давно, познакомившись с ним в кругу берлинских социалистов, но, застигнутая врасплох непосредственностью его чувств, решила не видеться с ним целый год. Она серьезно опасалась, что конфликт между "диким" Андреасом и влиятельным политиком Ледебуром может иметь нежелательные последствия для ее мужа. Однако запланированная вначале годовая пауза растянулась в пожизненную.

Лу с трудом набралась храбрости рассказать об этой связи Андреасу. У них состоялся такой диалог: "Можно я тебе расскажу, что со мной недавно произошло?" — спросила Лу. "Нет", — без колебаний и без возможности продолжать этот разговор ответил Андреас. "Так над нами выросла… тишина, из которой мы уже никогда не вышли", — писала Лу. Впрочем, невысказанное продолжало висеть в семейной атмосфере и без слов. После эмоционального шквала, потрясшего семейную жизнь Андреасов, супруги в конце концов постановили сохранить общий дом, имя и взаимное дружеское расположение, и вдобавок ко всему Лу обрела совершенно неограниченную свободу при соблюдении внешних форм брака. Стараясь быть великодушной, она позволяла мужу то же самое.

Пережив мучительный внутренний кризис, она решила отказаться от отношений с Георгом, несмотря на то, что Ледебур показался ей первым настоящим мужчиной в ее жизни. Андреас убедил ее, что их брак таит в себе некие резервы и нереализованные еще возможности, ради которых его стоит продолжать. Ледебур не простит ей этого. Когда после первой мировой войны она обратится к нему с просьбой помочь выяснить, используя дипломатические каналы, судьбу ее семьи в Петербурге, письмо возвратится к Лу как не принятое адресатом.

Трудно сказать, проливают ли все эти разрозненные факты и противоречивые признания свет на загадку ее замужества; во всяком случае, для того, кто попытался в них разобраться, совершенно явственно проступает парадоксальное, однако не заимствованное (как в поверхностном феминизме), а глубоко пережитое ею понимание смысла брака и любви в его отличии от страсти и романа. Для Лу, к слову, в отличие от поверхностно феминистских идей, ни сам брак, ни таинство бракосочетания никогда не были чем-то формальным или не заслуживающим серьезного отношения. В романе "Феничка" ее героиня горячо спорит об этом с Максом Вернером:

" — Эти длительные брачные церемонии на самом деле затянуты выше всякого разумения, — сказал Вернер.

Феня покачала головой.

— Нисколько! Совсем наоборот! Ведь что на самом деле происходит? Есть двое людей, которые хотят соединиться навсегда, потому что, по-видимому, они любят друг друга, но не только ради личной любви, но в единстве с чем-то высшим, третьим, в котором они могут нерушимо скрепить свои узы. Иначе весь союз не имеет никакой цели. Нет, они хотят быть выше чего-то личного, эмоционального — вровень с некой высшей инстанцией, называют ли они ее Богом или священными узами семьи, вечной клятвой брака или как-либо еще.

В любом случае, всегда присутствует это загадочное нечто — другое, отличное от простой любви между мужчиной и женщиной".

Предоставим все же Лу последнее слово в защиту ее странного понимания идеи брака. Приведем наиболее выстраданное и глубокое признание женщины, уже не раз испытавшей любовь:

"…Речь идет о понимании того факта, что брак означает жить друг в друге (а не друг с другом), пусть даже в религиозном, совершенно идеальном смысле. Сама по себе любовь не есть, разумеется, нечто идеальное, — но, ей-богу, я никогда не понимала, почему люди, влекомые друг к другу чувственно, вступают в брак…"

"Карьера в невозможном": "Междустранье"

Я все мечты люблю, мне дороги все речи

И всем богам я посвящаю стих.

В. Брюсов

И продолжил я путь по дорогам Земли.

И упрямые крылья дрожали в пыли.