Мария Вега - Ночной корабль: Стихотворения и письма

Из сборника

«САМОЦВЕТЫ»

(Москва, 1978)

По имени музу просили назвать,Просили наружность ее описать, –Ведь разные музы бывают.Но что я отвечу и как опишуЕдинственный воздух, которым дышу,И снег, что летает и тает,Когда, леденея в тумане, блестящНевы беспредельной серебряный плащ…

Каков ее облик?.. Не в нем ли слилисьВсе белые ночи, холодная высь,Все статуи Летнего сада?..

И нет ни лица, ни крыла, ни кудрейУ музы неназванной, музы моей, –Души моего Ленинграда.

Истамбул коричневым офортомСочетался с Рогом Золотым.Над кипящим парусами портомЧернь смолы и темно-рыжий дым.А когда огромным желтым глазомСолнце, заходя, в волну нырнет,Истамбул, дробясь в чешуйках вод,Дымчатым становится топазом…

Если вдаль под вечер поглядишь,Видишь – в облаках земля пропала,И растет из облаков Париж,В переливах сизого опала.Там, в молочно-мутной глубине,Огоньки бегут, и тлеют розы,Словно не на небе, а на днеБродят непроснувшиеся грозы…

Много есть на свете городов,От соседства с морем бирюзовых,Изумрудных – в отсвете лесов,Или аметистово-лиловых…Белокаменной Москву зовем, –Кто назвать рубиновой захочет?Но она красна своим Кремлем,Исполин-рубин на сердце ночи…

Что ни город – новый самоцвет,И земля своим убранствам рада,Но таких жемчужин в мире нет,Как туманный жемчуг Ленинграда.Белой ночи, северной весны,Волн балтийских перламутр и тайна,Шелест невской медленной волны –Всё в нем бесконечно и бескрайно.

Дивный жемчуг, он горит зимойРадугами снежных вдохновений.Гением был создан город мой,И второй пришел на землю Гений.И светлы, в кружении снегов,Имена, начертанные рядом:Над гранитом невских береговПетербург обнялся с Ленинградом.

Скажи о ней, поведай,Все люди знать должны:Она звалась ПобедойОт первых дней войны.

В далекую дорогуОна, врагу на страх,Ушла, с бойцами в ногу,В солдатских сапогах.

Она жила в землянках,В окопах и на льду,На пыльных полустанках,В больницах и в бреду.

Кровавую дорогу,Не потеряв лица,Прошла с бойцами в ногуДо самого конца.

За ней идут герои,И павшие встают,И в небо голубое,Гремя, летит салют.

Скажи о ней, поведай,Пусть помнит целый свет:Она была Победой.Ей равных в мире нет.

Да, я читала книги о блокаде,О сотнях трупов в страшном ЛенинградеО безмогильных, об упавших в снег,О голоде, когда, под грохот боя.Впотьмах варили с клейстером обои,И этой пище рад был человек.Восторг и ужас – вот что в сердце билось,И столько слез в душе моей скопилось,Что их не выплакать, не осушить.О раны ленинградцев, раны зданийИ раны неба! В каждой вашей ранеЕсть кровь моя, и с ней мне надо жить,И с гордостью за вас, мои родные,За девушек, что шли в часы ночные,Неся в обледенелые домаНе только хлеб и бинт для перевязки,Но и тепло простой насущной ласки,Когда снарядами гремела тьма…Что от такой могло отвлечь их цели?Шли, жертвуя собой, но пели, пели,И с песней падали, вмерзая в лед…Без стекол окна от огней ослепли,Но, ослепленные, в дыму и пепле,Прислушивались: Ленинград поет!

Я не была с тобой, мой город гордый,Я не жила твоею верой твердой,Не разделяла участи твоей,Не видела истерзанного тела,И подарить тебе я не сумелаНи стойких сыновей, ни дочерей…

Закрою книгу, и глаза закрою…К тебе, необоримому герою,Приблизилась душа, тобой живет,И голос твой, как птица в небе дальнем,Над кладбищем летит Мемориальным.Прислушиваюсь: Ленинград поет!

Две случайных строкиБеспечально легки,Продолженья не будет у них:«На лицейских пирах…В Елисейских полях…»Это ветер пропел и затих.Но слова не придут,Притаились и ждут,Чтобы струны им были даны,Только нет их для слов,Для иных берегов,Нет стихов для не нашей луны.Как сказать я смогу,Что на том берегуСтикса… Леты… Быть может, Невы?..Где и времени нет;Где зеленый рассветЗаблудился в разливах травы,Между древних оливИ Михайловских ив,В высоте, в глубине, вдалеке,В лирной музыке чащ,-Треуголка и плащ,И лился и роза в рук?..Ни о чем ни скажу…Выхожу на межуЦарскосельских аллей –Елисейских полей…

На вид герой мой очень прост,Но я о нем писать берусь.Не сирин он, не алконост,Не гамаюн, а гусь!Вообразим: прудок, ветла,Лужайка и косой плетень.Вздремнуть стряпуха прилеглаВ струящуюся тень.А гусь, среди других гусей,По мураве-траве, шажком…Таких гусей России всейВкус хорошо знаком. И шею белую свернут,Быть может, через пять минут,А завтра – гости и обед,И гуся нет… Как нетНи на траве, ни на землеСледов… Но жизнь ушла!Лежат на кухонном столеДва неживых крыла.Гусиных? Нет, уже ничьих.Усердный барский брадобрейВсе перья выдернет из них,Отточит поострей,И перья разбегутся вмигПо грузным письменным столам,Где громоздятся стопки книг,Пылится старый хламИ мысль, как молния остра,Проблещет змейкой золотойОт сочетания пераС чернильной чернотой.Перо бежит, перо живет,В шандалах свечи зажжены.Ночь Грибоедова плыветИз лунной тишины…Перо бежит,перо скрипит,И Пушкин до утра не спит,И не скудеет слов играНа острие пера.Сложила я гусиный стихИ, дописав, грущу над ним.О бедный друг друзей моих,Бесславный аноним!..

И вдруг – виденье!Синий пруд,Ветла, лужайка и плетень,И гуси медленно идутВ струящуюся тень.А посреди лужайки той,Земным теням и солнцу в тон,Поставлен памятник простой,Цемент или бетон.Прямая линия легка,Как рифма, – только взлет.Перо уходит в облакаИ в облаках поет!Нелепый сон, наивный сон!Он от реальности далек.Есть только лиры перезвонДа солнечный припек.Наверно, не один поэтТак просыпался поутру,И всё же памятника нетГусиному перу!

У русских поэтов синицаНет-нет да мелькнет на странице.Чудесная Синяя ПтицаВ стихах поселилась давно.И я никогда не видала,Как полем она пролетала,Клевала рябину УралаИ с ветки смотрела в окно.Не слышала звонкого пенья,И если порой, в сновиденье,Летит, ускользающей тенью,Крылатый большой василек, –Я знаю, что это мне снитсяТа самая птица синица,Но сон мой не хочет продлиться,А в небе рассвет недалек…И жаль мне, что я не успелаЗапомнить, о чем она пела,Кружась над подушкою белой,Касаясь моей головы,И странно, что, русским поэтомСчитая себя перед светом,Я так и останусь при этом –С родною синицей… на «вы»!

Идут облака, идут,И чудится мне, что тут,В заснувшем доме, ониЖивут и дышат одни.

Идут волокнами дыма,Проходят спокойно мимоТяжелых черных углов,Где бьются тени косые.Прохладен светлый покров…

Облака идут из России.Растут, растут облака,Касаются потолка,Стоят у моей кровати.Весь мир безмятежно тих,А я лежу среди них,Тону в белоснежной вате.

Как дружеская рука,Легла мне на лоб, легка,Прохлада из дальней дали,Где любят меня и гдеНи в радости, ни в бедеПомнить не перестали.

Я знаю вас, облака,Пришедшие издалека,Имена шепчу дорогие…

Облака идут из России.

Скатилось солнышко,Заснуло в речке.Зажгла АленушкаЧетыре свечки.

Одну не хочется:Одна печальна,Как одиночествоВ дороге дальней

Две подвенечные,А три – над мертвой…Спокойней вечеромС огнем четвертой.

О, почему я вижу эти сны,Один другого ярче и яснее,И почему до самой глубиныПроникнуть не могу и не умею?Поверхностно коснусь и отхожуВ реальный мир дорогою избитой.Грустя о сне, – о чаше недопитойЗаговорив, не до конца скажу…

И только раз, в Италии, давно…Мне было почему-то сужденоУвидеть сон знакомый наяву:Опушенная в длинную траву,Покоилась забытая скамейка,И на скамейке – бронзовая змейка.

Я не спала. Я знала, что живу,Что в Средиземном море парус белый,Как лермонтовский парус одинок.Что к морю спуск обрывист и высок,Что над сосною чайка пролетела…

Я не спала! Я возвращалась в сон,Случайные приотворивший двери.В Италии, в июльской Бордигере,Сбегал к воде темно-зеленый склон.

Не шевельнулась змейка… Я приселаНа край скамьи. И мрамор был горяч,И море пело… Я таких удачС разгаданными снами не имела.

Вдоль спящей змейки, свернутой кольцом,Был чей-то росчерк, вдавленный резцом.

В начале буквы нет. Ни в середине.Не брал резец? Скользнула ли рука?В двух трещинах два черных паукаЗапутались в мохнатой паутине.

Вторая буква – Альфа, – наше «А».Ветрами и прибоями не стерта,Она внедрялась в мрамор и жила.Омега буквою была четвертой.

В Италии?.. По-гречески?..О нет! Вне всех времен и всех меридианов.Из сновидений, из морских туманов,Рукой Сафо начертан этот след!

Это вечно, это неизбывно:Голуби, лимоны, синева…Море, как всегда, поет призывно,И такая же растет трава.

Так же блещут над притихшим садомБуйные огни минутных гроз,У торговки черным виноградомТот же флорентийский цвет волос,

А когда к щербатому карнизуПтицы прилетят клевать зерно,Так легко увидеть Мону Лизу,Растворившую окно!

Дома на улице СедьмойЛегко нарисовать ребенку.Прямолинейною чертой,Остриженные под гребенку,Все на одно лицо, подряд,Шкатулки белые стоят.Зато в полнеба, заслоняяОдноэтажные гробы,Карабкаясь на все столбы,Кружась, мерцая и сияя,Раскрыв, как в покер, веер карт,Царят гигантские рекламы.Соревнования азартИ рост коммерции упрямый,Наперебой, наперекрик,Наперескок: гараж, мясник,Очки, корсеты, виски, шины,Венки, стиральные машины,Контор кредитных длинный хвост,Танцкласс, больница, крематорий,В огнях и буклях, выше звездВзлетают, хвастаясь и споря.Под свистопляскою рекламАвтомобильный бег струится…Но за углом – другое: тамНеобычайное творится.Мир джунглей к улице СедьмойПодполз неслышно, тихой сапой,Дыша отравленною тьмой,Грозя звериной, тяжкой лапой.Мир беспробудных чащ!Он прян, Дурманным отуманен зноем,В сплетенье бархатных лианНад сыростью и перегноем.И, темный, как древесный ствол,Хранитель дедовских наследий,В нем спит индеец-семинолС лицом божка из красной меди.Ни стен, ни окон, ни дверей,Лишь кровля шаткая да сваи.Кругом, среди цветов и змей,В ветвях хохочут попугаи.

На улице Седьмой чуть светВстает поспешно в спальне низкойЦивилизованный сосед –Священник церкви методистской.Вдоль тротуарных жарких плитОн к храму-кубику, вприпрыжку,С зонтом холщовым побежит,Засунув Библию под мышку.Отчеркнуты, разделеныКанавой мусорного стока,Две разных жизни, две волны,Сошлись и замерли до срока,Достопочтенный пастор КукПо эту сторону границы,А по другую – темнолицыйИндеец… За спиною лукИ стрелы в кожаном колчане.Он в розовой рассветной раниИдет и шагом травы мнет,Идет к стоячим снам болот,К их вечным облачным завесам,Где зарождается гроза,Где аллигаторов глазаСледят за пробужденным лесом.Лес для индейца – монастырь,Он в нем и Бог, и тварь средь тварей.А зонт ползет, как нетопырь,Бок о бок с ним, на тротуаре,Вдоль оскопленной, неживой,Безликой улицы Седьмой.

Птицы пересмешникиПод звездами алмазными,Веселые грешники,С голосами разными!Легко озадачите,Соблазнив, не каетесь,Детским плачем плачете,Флейтой притворяетесь.В эту ночь жасминную,Тминную,Полынную,Под луною узкоюСпит на ветке лист.В ночь, почти что русскую.Длинная, старинная,Рулада соловьиная,Хрустальный свист:Птицы пересмешники,Как в весеннем, русском(Где-нибудь под Курском),Молодом орешнике,Прежние моиСоловьи!Где вы их подслушали?Где подсмотрели?В память ли,В душу лиС неба льются трели?Знаю, пожелали выМне вернуть весну.Для меня слетали выВ мою Страну!

Был март тяжелый, март угарный,Набухли снегом небеса,Но лист отметил календарный:– Весна приходит в три часа. –Еще по-зимнему беззвучноОхрипший прокричал петух,Рассвет беспомощно и скучноВ свинцовом облаке потух.Он к дому сонно прикоснулсяИ, обессилев, изнемог…День непроснувшийся тянулся,Тугой разматывал клубок,Но что-то было в мокром мраке,Какой-то шелест льнул к окну,И я сказала вслух собаке,Что мы пойдем встречать весну.Клыки оскалив добродушно,Она сама меня вела,И я, бездумно и послушно,За ней дорогой мерзлой шла.Она бежала без отладкиВ запорошенные поля.Весна играла с нами в прятки,Но выдала ее земля:Сквозная россыпь черных точекПрорешетила рыхлый снег,Таящий зарожденье почекИ гул нетерпеливых рек.Собака угадала запахИ пульс невоплощенных травИ поднялась на задних лапах,Кого-то радостно узнав…

И в тот же миг, из мутной дали,Где днем не гасли фонари,На школе, или на вокзале,Часы пробили ровно три!

На любовь не жди ответа.Без взаимности, навек…И, навек поверив в это,Погибает человек.

А любовь дает нам знаки,То вблизи, то вдалеке:Вот она, в глазах собаки,В распустившемся цветке.

Только слишком просто чудо,Чтобы нам ужиться с нимИ не ждать любви оттуда,Где она дана другим.

Мне этот дом не дорог, не знаком,Так почему он постоянно снится?И если днем я думаю о нем,Моя душа его всегда боится.Я не встречалась с ним лицом к лицу.Он за моей спиной стоит безмолвно…Я только знаю, что к его крыльцуПлывут тумана медленные волны,И ощущаю сад… Но сада нет!А если есть, то он ненастоящий,Без листьев, без травы… Он чей-то бред,Запутанный в непроходимой чаще.Не по дороге я сюда пришла,На галерею вышла не из дома,В котором не бывала, не жила…Но почему так горестно знакомаИзвилистая трещина в стеклеХолодной деревянной галерейки?Здесь стол в углу стоит, а на столеДырявый таз к пустой прижался лейке…Какая пыль, какая тишина…А самое ужасное – в сознанье,Что не уйти… Что я совсем одна,И за моей спиной пустое зданье.Ни оглянуться, ни позвать… КругомНет ничего – ни голоса, ни встречи…И, подойдя вплотную, мертвый домВсей тяжестью ложится мне на плечи.

Сегодня ветер одичалыйЛеса и город в клочья рвет.В саду березу раскачало, –Она, сломавшись, упадет!Ветвями всплескивая вместе,Дрожат растерянно кусты,А вывески скрежещут жестью,И наизнанку все зонты.Ах, ветер, ветер, побороть яЛюбви к безумцу не могу!Люблю зеленые лохмотьяТравы на вздыбленном лугу,И гребни волн, что грозно вздулисьИ хлещут выше берегов,И свист на перекрестках улицОсатанелых сквозняков.Люблю в горах глухие взрывыОбвалов в воркотне камней,Как будто мчится белогривыйТабун Аттиловых коней,А то, что было прочным домомИ укреплялось день за днем,Вдруг стало странно невесомым,Бумажным детским кораблем,И знаешь, на пороге стоя,Не уставая в даль смотреть,Что в жизни самое простое –Сорвавшись с места, улететь.

Мне кажется иногда,Что набок сползла коронаИз темно-зеленого льдаНа голове Додона.Гора моя, царь Додон(Сама назвала, без спроса!),Люблю твой грузный наклонИ белую шишку носа,И бороды водопад,И снежной мантии складки.На коленях твоих лежат,Как ручные цыплятки, хатки,А ты от лавин хранишь,Гонимых злыми ветрами,Крылышки темных крыш,Опущенные шатрамиНад черной спиной земли,Где ты им насыпал хвою…И смерть от тебя вдали,И всё, что с тобой, – живое.Додон мой, Додон-гора!Наверно, тебе неплохоСтоять посреди ковраТюльпанов и чертополоха?Звенят бубенцами стада,Спускаясь с горного склона,Вот почему тогдаСползает набок коронаИз темно-зеленого льдаНа голове Додона.Не я ли, с ним заодно,Чуть звоны коснутся слуха,Спешу отворить окноИ прядь отвожу от уха.

Почему из всех времен,Всех названий, всех имен.Только это, только это,Днем и ночью, в стоне ветра,В плеске ливня… Почему?

Отойду, – с собой возьмуРаздающееся в ветреГолос, эхо, зов: «Ай-Петри…»

Мне Ай-Петри незнаком:Не рассказывал о немНикогда, никто, ни разу.Но услышу «Ай» – и сразуБлизко-близко – сумрак, тучи,Рыжий мох, седые кручи,Как щиты богатырей.Ветер рыщет, входа ищетВ это дикое жилище,Без ворот и без дверей.

Пусть о нем не говорят:Всё покажется мне ложью.Я сама пришла к подножьюДревних гор, где встали в рядСкалы, сны, пласты туманов,Крылья каменных химер…Тихо входит ГулливерВ город спящих великанов,Тихо входит грусть мояВ город дремлющих утесов,И стоят вокруг меня,Льдом позванивая, сосны.Как ушей ни зажимай,Бьют часы и вторит ветер.Первый час воскликнул: «Ай!.»«Пе – три…» – отзовется третий.

Поэт на языке боговПочти коснулся откровеньяНо нет морей без берегов,Полета без сопротивленья.

И слова нет, как ни зовиЕго из глубины сознанья,Для абсолютности любви,Для беспредельности страданья.

Мне будет жаль расстаться с нею,Она всегда была верна.С утра кивала мне она,В окне раскрытом зеленея.Когда бессонница меняЗвала к стихам глубокой ночью,Светясь от лунного огня,Как бы зажженная нарочно,Свечой серебряною став,Береза, не сгорая, тлела,И отражение, упавВ мою тетрадь, в тетради пело!Чернели на ее кореПометки клинописью древней.Писала ли она сестре,За тридевять земель, в деревню,В Россию дальнюю мою?Любила ли, как я люблю?Зимой, веселые подруги,Которым дорог снег-снежок,Она – в густые хлопья вьюги,Я — в оренбургский мой платокЗакутанные, жили рядом,Она – в саду, и я – в окне.То, что недавно было садом,В сплошной тонуло белизне,И одиноко, в целом мире,В холодной пустоте вдвоем,Не в русской ли бескрайней шири,Казалось, обе мы бредем?В стране нездешнего мороза,Качаясь тихо на ветру,Искала ощупью березаСвою похожую сестру,И не нашла… Снега растаютВ саду, с которым я прощусь.Покорная, береза знаетЗаранее разлуки грусть…А я, уйдя навек отсюда,Не раз, на утренней заре,Читать березам русским будуСтихи о дальней их сестре.Всю клинопись – письмо, дневник лиВ простые уложу слова…Как ветви медленно поникли!Как шелестят… Едва-едва…По-своему, наверно, любятСоюз неповторимый наш.Когда уйду, березу срубят,Чтобы не портила пейзаж!Ведь казни только я мешала:Где заступлюсь, где упрошу.Она не знала, что дышала.Пока я вместе с ней дышу…Березы Родины! Скажу яВсё, что стихам сказать дано.Вы не найдете в них чужую,Быть может, мертвую давно.Ее конец от вас я скрою,Мне память о живой мила!Пусть к вам придет она такою,Какою в жизнь мою вошла.

Нет больше звезд. Нигде. Давным-давно.Ни трепета, ни тихого горенья.Мне четверть века видеть сужденоТрагическое звездное затменье.

Последние просыпались дождемНад Средиземным морем, — провожая,Прощаясь навсегда. В свой водоемИх властно увлекла волна чужая.

И, вместе с нею, всех моих потерьИ всех разлук невыплаканных слезы.Туманы потянулись… И теперьЕсть только сон о звездах, но не звезды.

Из окон городов, где я жила,Любимый блеск ни разу виден не был.На крышах тяжело краснела мглаНочного электрического неба.

Когда, пересекая океанИ веря в тропики (но книги лгали!),Мечтала я о звездах дальних стран, –Их не было! Они и там пропали.

Их не было… Полночною порой,Высматривая, щурясь, – где вы?.. Где же?! –Увидишь мошкары белесый ройНад пальмами песчаных побережий.

Так высоко и редко, так чуть-чутьБлестели точки, вкрапленные в воздух…На Родине я знала Млечный ПутьИ море Черное в плывущих звездах!

О, путеводные! Их свет живойНе гаснет в памяти, и память радаВосстановить всё небо над МосквойИ над седой громадой Ленинграда,

Всю тишину, застывшую в лесах,Где, сквозь листву прорезанную рдея,Сверкали маяками в небесахСозвездья Лебедя и Водолея.

Я звезды нахожу в словах письмаИз Киева, из белого Урала.Их никогда не поглощала тьма,В ней ни одна из них не умирала.

Переливаясь в памяти моей,Они струят лучи в мои ресницы,И в россыпи негаснущих огней,Быть может, Родина опять приснится,

Но прежде чем от жизни отойтиВ глубокий сон, как в бытие второе,Как в отраженье Млечного Пути,Я чужеземное окно закрою.

Скажи мне, ночь, скажи мне, лес,Куда вчерашний день исчез?

Он был так жив и ощутим,Но что же, что случилось с ним?

Едва рожденный, жить хотел,И не сумел, и не успел…

И нет страшнее для меняСкоропостижной смерти дня.

Два корабля уходят в плаванье.Прощай, земля!Они всю зиму спали в гавани,Два корабля.Два корабля, друг с другом схожие,Как близнецы.Звучит призывно и встревоженно:«Отдать концы!»Двум кораблям сегодня веленоУйти вдвоем,А под луною море зелено,Как поле днем…Они уводят в путь назначенныйСвою мечтуИ в лад покачивают мачтами,Бортом к борту,Плечом к плечу, путями водными, Судьбу деля.Ушли… Но не были свободнымиДва корабля.И на распутье, на развилине,Прости-прощай!Их разлучили и закинулиИз края в край.Кто помнит, сколько длилось плаванье?В броне из льдин,Холодным утром, к старой гаваниПришел один.(Тут оговорка: одиночествоЖивет внутри!)Я знаю, что смотреть не хочется,Но посмотри:Резцом зимы из льдины высечен,Он, сквозь бурун,Брал на буксир одну из тысячиРыбачьих шхун.Разбитая, с дырявой палубойИ без руля,Она ждала подмоги жалобноОт корабля.И с безымянной, с неизвестною,На долгий срок,Он, как жених, вошел с невестоюВ глубокий док.И это – всё… Где им оплаканныйБлизнец-беглец?Конец, хотя не одинаковый,Всегда конец.

Он шел морями, океанами,В тайфун и шквал,Устал бороться с ураганамиИ плыть устал.Нет, не найти душе отдушины,Мечте крыла:Ведь паруса, жарой иссушены,Сгорят дотла.Жары расплавленной владычество(А в трюмах – груз),Тропическое электричествоВ стадах медуз,Осколки островов, с их пальмами,С сухой тоской,И где-то далеко оставленныйКорабль другой…На карте, солью волн пропитанной,И вкривь и вкось,С водою горе лабиринтамиПереплелось.Лжет компас, бурей размагниченный,Разбит штурвал,Но хлынул, с силой необычною,Девятый вал,А там, за ним, поля зеленые,Как при луне,И льнет, разбегом утомленная,Волна к волне.И если что-то в них неладное —Изъян, порок, –Так хороши вода прохладнаяИ ветерок,Что в полночь, волнами притянутый(Или судьбой),Вошел в их круг корабль обманутый,Полуслепой.

Там, на просторах атлантических.Средь синих вод,Подрагивает и колышетсяВодоворот.На сотни миль растянут яростно,Он, спазмой скул,Хватает жертвы; клочья паруса,Тела акул,Рыбачью сеть и лодку гиблую,И рыбака,И судно, что в тумане прибылоИздалека.Саргассова пучина кружится,Гигантский спрут,И водоросли пенным кружевомВ нее текут,И, в прядях собственных запутаны,Взасос, вприсос,В свое кружение влекут они,Что привелось…И это – всё. Никто не спас его,Не шел на зов:У моря страшного, Саргассова,Нет берегов…

Пишу стихи себе на горе я:«Что скажет свет?»Следа людей в моей историиКак будто нет!Ни капитана, ни героики,Ни рулевых.А где же все матросы – стоики,В морях ночных?«Как будто»…Этим много сказано,Но под лунойВсё существующее связаноДушой одной.И входят в цепь одушевленнуюСама земля,Водоворот, вода зеленаяДва корабля… Два корабля…

Рдеет в печке уголек…Берег солнечный далек….Всё забудется, пройдет,Всё когда-то заживет…Белый дом… Июньский день.Длинных пальм косая тень,Моря дымный хризолит…

Не прошло? Еще болит?В печку мрак заполз и лег,Жив мой красный уголек!

Заколочен белый дом,Я живу теперь в другом,В сером, в темном городском…

Для чего ты жар берег,Непогасший уголек?В Черном море шли — прошли,Не вернулись корабли.

Корабль не шел. Шли две большие радугиПо усмиренной грозами воде.Они переливались и не падали,Они возникли неизвестно где,Из сердца океана дымно-синего…В пространстве без начала и конца,Они спокойно к кораблю придвинулиДва фосфорических полукольца.

Темнел туман, горячий и недышащий,До сотворенья мира был такой…Шли радуги… Мы их шагов не слышали,Мы очутились под двойной дугой,И побежали, вдоль безлюдной палубы,Мерцанье семицветного огня…

Таких ворот я без тебя не знала бы,А ты в них не вошел бы без меня,

Мне всё равно, какие видел сны,Кого ласкал, и лгал кому, и верил.Такой, как наша, звездной глубиныЕще никто из смертных не измерил.

Ведь мне одной упал на сердце дар,И счастье сумасшедшее досталось:Твой самый поздний, буйный твой пожарИ самая последняя усталость.

Рядом ляжетИ расскажет,Гладя волосы рукою,Всё родное, всё такое,От чего печаль уснет:

О сугробахКрутолобых,О дымящейся поземкеИ о том, как тонкий, ломкийУ пруда мерцает лед…

След от санного раската..На рябинеЛунный иней…Я их видела когда-тоИз окна.

Снегом белым.Скороспелым,Колосится синий воздух,И плывет, в пушистых звездах,Тишина…

Ты никогда не видела сирениТакой огромной, пышной густоты.Не на земле она растет, а в пене«Фаты Невесты» – так зовут цветыПушистей снега и белей кипени.Они похожи на морской прибойИ высоко возносит над собойЛиловое кипение сирени.

Она шумит и ходит ходуном,Размашистые ветви раскидала.Здесь дом вчера стоял, но где же дом?Здесь улица была – ее не стало.Цветы, как брызги, сыплются кругом.Лиловым шквалом правит ветер шалый.

А облачный корабль плывет, плыветТам, наверху, в лазоревом затоне.Его сирень ветвями захлестнет,И, полоненный, он в цветах утонет.

Ты облаков усопших не жалей:Их ветер похоронит в нежной пене«Фаты Невесты»… В этот день весеннийСирень идет на приступ кораблей.

Подползает гроза, подползает,Отступает и снова ползет.От свинцовой воды изнываетПотемневший, глухой небосвод.

Просверкнет золотыми зубцами,Разевая гигантскую пасть,И проглотит беззвучное пламя,Не давая на землю упасть.

Затаил стопудовые слезы,Им давно бы пролиться пора,Но лишь ночью бродячие грозыБесноваться начнут до утра,

Чтобы каждой из них полновластноПроявить сумасшедшую мощь,Чтобы сделалась ночь темно-краснойИ хлестал ее огненный дождь.

А пока и помедлить неплохо,Пошататься вокруг да кругомИ от первого тяжкого вздохаУдержать неподатливый гром,

Но зато как сорвется!..И сразу, Сквозь разрывы, раскаты и рев,Я услышу знакомую фразуО «гранатовом смехе богов».

Помнишь, так говорил ты, бывало,И, спокойные щуря глаза,Улыбался, когда бушевалаНад тобою и мною гроза…

Из сборника