Шарль Азнавур - Прошлое и будущее

Сказано — сделано. Мы выбрали рынок Малик. С этого дня отец стал наведываться в аукционный зал улицы Друо, где по дешевке приобретал бесконечное количество странных предметов, продаваемых корзинами. Чего там только не было — посуда, постельное белье, лампы, не знаю, что еще… да все что угодно! Сделав покупки, он брал внаем тележку и нагруженный как мул, задыхаясь и потея, усталый, но полный решимости, тащил ее с улицы Друо на блошиный рынок. Эту чертову тележку, забитую доверху, надо было тянуть за собой, поднимаясь на Монмартр, а затем, спускаясь с него, тормозить изо всех сил. Я помогал, как мог, подталкивая ее сзади. Думая о том, что отныне ему придется таскать тележку самому, я очень переживал. Но чего только не делали наши родители, чтобы прокормить семью и поднять детей. Наступив на горло собственной гордости, они меняли сцену — на улицу, успех — на тяготы повседневной жизни, пряча в глубине сердца и своей нищенской жизни надежды и мечты молодости, прошедшей в стране, на языке которой они говорили. В стране, где у них были соседи, родственники и друзья, ныне умершие или разбросанные по всему свету, и с которой было связано столько грустных и радостных воспоминаний. Образ отца с его тележкой до сих пор стоит у меня перед глазами, и каждый раз, мысленно возвращаясь к нему, я испытываю боль. Но отец тащил свою тележку так, словно это было что‑то совершенно естественное, и, я бы даже сказал, делал это с воодушевлением. Он был уверен, что мы пробьемся, и мы пробились.

Я поехал за билетами, но оказалось, что все билеты на прямые рейсы раскуплены. Нам предложили два до Амстердама, где, как нас уверяли, можно было найти свободные места на самолеты компании KLMw таким образом продолжить это кругосветное путешествие. И мы отправились в Амстердам, надеясь сразу же пересесть на самолет до Нью — Йорка. Увы, мы попали в самый разгар празднований коронации королевы Юлианы. Все билеты раскуплены на много дней вперед. Авиакомпания поселила нас в городской гостинице. День, другой — и наши доллары потихоньку начали таять. Мы ежедневно ездили в аэропорт Шипхол «при доспехах» и со всем багажом, в надежде наконец улететь. Пока суд да дело, я предложил Рошу съездить во дворец проведать его семью: когда‑то он уверял меня, что по материнской линии, Шатийон де Колиньи, является дальним, очень — очень дальним родственником голландской королевской семьи. Рош с невозмутимым видом возразил: «Да ты что, разве можно в такой день!» И действительно, кругом царило всеобщее ликование, казалось, жители всей Голландии договорились о встрече на улицах города. Должно быть, у меня одного среди этого моря радости была мрачная рожа. Наконец нам нашли два билета до Америки, и, через четырнадцать часов полета с посадкой в Гандере, я наконец увидел в иллюминаторе статую Свободы. И, подобно Растиньяку, не удержался от торжественного возгласа: «Америка принадлежит нам троим!»

На пункте иммиграционного контроля на нас посмотрели с недоверием. Эти французы просто сумасшедшие! Время хиппи еще не наступило, молодежь путешествовала не так много, как годы спустя. Что это за чудаковатые молодчики, отправившиеся в Америку без денег и, самое странное, без визы и обратного билета? Мы просто — напросто забыли, что для посещения страны нужны либо виза, либо контракт на работу, поэтому у нас не было ни того, ни другого. Стояли перед чиновниками аэропорта, совершенно не понимая, чего они от нас хотят. Я сказал Пьеру: «Ты, который учил английский в колледже, скажи хотя бы, о чем они толкуют?» Пьер со свойственной ему флегматичностью возразил: «Они говорят не на английском, а на американском, мы этого не проходили». Я даже не предполагал, что есть какая‑то разница. Наконец нам нашли переводчицу.

— Разве вы не знали, что для въезда в США нужна виза?

— Если бы знали, то предприняли бы необходимые шаги.

— У вас есть обратные билеты?

— Нет.

— Зачем вы приехали?

— Встретиться с Эдит Пиаф.

Похоже, ей не было знакомо имя Эдит, приехавшей в Америку недавно.

— Где она?

— В Нью — Йорке.

— Нью — Йорк большой. У нее есть адрес?

— Не знаем, но ее импресарио зовут месье Фишер.

В телефонном справочнике Фишеров были десятки. Переводчица, принадлежавшая к таможенному начальству аэропорта, сделала все возможное, чтобы помочь нам. Наконец она нашла нужного Фишера, который сообщил, что мадам Пиаф в настоящее время выступает в Канаде и ничем не может нам помочь до своего возвращения. Несколько часов мы болтались в зоне таможенного контроля. Никому не было донас дела. И вот, наконец, какой‑то колосс в черной униформе сделал знак следовать за ним и попросил сесть в длинный темный лимузин, напоминавший похоронный катафалк. На какой‑то миг нам показалось, что нас решили принять, как VIP персон. Как бы не так! Едва сев в машину, я увидел, что изнутри на дверцах нет ручек. Нас, как в каком‑нибудь гангстерском фильме, схватили, замуровали, поместили под стражу. Через добрые полчаса пути машина въехала на паром, в то время как мы с тоской созерцали светящиеся вдали огни Нью — Йорка. Перед нами возвышалась статуя Свободы, мы проплыли мимо нее и прибыли на Эллис — айленд, остров, на который загоняли людей, незаконно прибывших в страну со всех концов света. Нас отвели в длинное помещение, где спало человек сорок, и указали на две железные кровати. Мы тут же уснули, несмотря на звучный храп товарищей по заключению, доносившийся со всех сторон. Проснувшись, я оказался в самой настоящей вавилонской башне: здесь говорили на всех существующих языках, не считая таких, как английский, идиш, польский, итальянский и греческий. Некоторые жили там уже несколько месяцев и начали привыкать к своему новому положению, предпочитая, если это необходимо, бесконечно долго ждать разрешения на проживание в США, лишь бы не возвращаться в свою страну, к прежней нищете. Никаких камер — только чистые, ровно стоящие кровати, душевые комнаты, здоровая и обильная еда, за которой выстраивались гуськом с подносами в руках, и равнодушные, но совершенно не агрессивные надзиратели. Золотое дно, ей — богу! Целыми днями мы с Пьером били баклуши, пока он не обнаружил в каком‑то углу закрытое на ключ старое пианино. Мы спросили, нельзя ли им воспользоваться. И, естественно, с этим не возникло никаких проблем. Едва был снят чехол, из инструмента стройными рядами вышли полчища тараканов. Пьер начал играть, мы с ним запели. Понемногу стали собираться зрители. Некоторые из них, те, что были из Европы, пытались говорить с нами по — французски. На третий день нас вызвали и на таком же лимузине доставили в Нью — Йорк, к судье, которому помогала переводчица. Здесь все повторилось слово в слово: «Зачем вы приехали? Намеревались ли покушаться на жизнь президента?» Можно подумать, возникни у меня такое желание, я, как дурак, сообщил бы им об этом. «Принадлежите ли вы к какой‑либо политической партии? Какова ваша профессия?»