Иван Сергеев - Иван Андреевич Крылов

Но время от времени Крылову приходится под дружеским нажимом Оленина делать к басням «положительные» приписки. В известной басне «Лягушка и Вол», где в тринадцати строчках рассказана вечно живая история о завистниках и честолюбцах, пытающихся, подобно лягушке, сравниться в дородстве с волом, Иван Андреевич делает вынужденную приписку[29]. Басня в ней совершенно не нуждается. Мораль басни гораздо шире и глубже этого рассудочного четырехстрочного довеска, но Крылов делает уступку Оленину.

Одна за другой появляются басни в журнале князя Шаховского «Драматический вестник». Крылов все чаще показывается в салонах знатных. Он говорит и действует обдуманно, не бросая слов на ветер. Его ни в чем нельзя обвинить — ведь он переводит Лафонтена, да и притом очень часто те же самые басни, которые и до него, Крылова, не раз переводили. Правда, некоторые из басен, хотя они и переводные, пахнут русским духом и «Почтой духов», но о «Почте духов» никто не вспоминает.

Очевидно, поведение Крылова было так естественно, что его принимали за должное. На деле же он вовсе не отказывался от своих убеждений. С поразительным упорством он продолжал внедрять в сознание читателей старые свои «заблуждения». Только они подавались теперь по-иному — в коротких, запоминавшихся с лету нравоучениях.

Поэт Крылов в точности повторял прозаика Крылова: между старой прозой — письмами к волшебнику Маликульмульку, повестями в «Зрителе» — и баснями лежал прочный мост: басня «Оракул» пришла из письма IX и была еще язвительнее, чем это письмо; басня «Гуси» объединила в себе мысли писем XXVII и ХLV басня «Вороненок» — это письмо XII; басни «Крестьянин и Змея», «Бочка» и «Воспитание Льва» вырастают из письма ХLII; «Вельможа» — из письма XXI; сюжет басни «Мешок» лежит в «Каибе»; басня «Парнас» — в докаибовской «Ночи»; «Слон и Моська» — в «Мыслях философа по моде»... Крылов удивительно стоек в своих «заблуждениях».

Писатель остался все тем же. Но он все более и более входил в роль мудреца, которого, казалось, не могли волновать никакие житейские бури. Эта роль была не так уж загадочна. И сам Крылов словно подсказывал разгадку. Его первой оригинальной, им выдуманной, а не переводной басней был знаменитый «Ларчик».

«ЛАРЧИК»

Взглянув на Ларчик, он сказал:

«Ларец с секретом;

Так; он и без замка...»

В 1808 году Иван Андреевич напечатал около двадцати басен. Именно напечатал, а не написал, — большинство из них было написано им гораздо раньше. Над каждой басней он работал долго, настойчиво. Кажущаяся простота, естественность и легкость стиха — результат огромного творческого труда.

Чем совершенней творение, тем меньше на нем или в нем следов кисти, резца, усилий... Оно будто создано одним дыханием гения. Но в основе таланта и гениальности всегда лежит упорный труд.

Крылов бесконечно переделывал свои басни. Так, басня «Дуб и Трость», напечатанная в 1806 году, перерабатывалась и изменялась десятки раз, и окончательный текст ее установился только в издании 1830 года. Он работал над словом и фразой до тех пор, пока они, по собственному его выражению, не переставали «приедаться», то есть пока они не звучали так же просто и свободно, как живая, разговорная речь.

И наряду с этим гигантским трудом, возраставшим год от года, все шире распространялась странная легенда о лени Крылова, о его медлительности, неповоротливости, неподвижности.

Люди, жившие рядом с ним, знали, что это сказка. Иван Андреевич нередко работал от зари до зари, прочитывал массу книг, внимательно следил за политикой, за жизнью Европы. Бывало он трудился по 15—16 часов в сутки, но он славился могучим богатырским здоровьем, никогда не болел и ежедневно на заре купался в канале, отделяющем Марсово поле от Летнего сада; даже в ноябре, когда канал покрывался льдом, Крылов с размаху бросался в него и проламывал лед тяжестью тела.

По вечерам он отправлялся в гости или в театр, не пропускал ни одного интересного концерта, часто встречался с музыкантами, чтобы побеседовать с ними о любимом искусстве, бывал на званых обедах и ужинах, изредка навещал старика Дмитревского, а чаще всего проводил вечера в полюбившемся ему доме Олениных. Там он наблюдал ту счастливую семейную жизнь, которую могла бы создать Анюта, но она уже давно была замужем. Ее выдали против воли за немилого, и Крылов остался верен своей любви до конца своих дней.

Он был однолюбом во всем.

Он выбрал для себя дорогу жизни. Он хотел прожить с пользою для своего народа, оставить по себе добрую память и стать хоть немного похожим на того благотворителя рода человеческого, о котором когда-то писал волшебник Маликульмульк в своем последнем послании «Почты духов».

Осенью 1808 года Оленин предложил Крылову службу у себя, на Монетном дворе. Это было необходимо, так как служба не только создавала Ивану Андреевичу твердое общественное положение, но давала ему. возможность продвигаться по служебной лестнице; в те времена человек без чина был нулем.

Через два месяца с небольшим, в канун Нового года, Иван Андреевич по именному высочайшему указу был пожалован в титулярные советники. Царь узнал о Крылове от Оленина.

Литературный кружок, созданный Олениным, объединял «умеренных» писателей: они не «вольнодумничали», не философствовали о политике, не строили злокозненных планов о том, как изменить образ государственного правления. Они интересовались только искусством.

Разумеется, искусство никогда, ни в одну эпоху, не было и не может быть аполитичным. Оно всегда проводит господствующие идеи своего класса, опираясь на его классовое миросозерцание. Самый аполитизм оленинского кружка. был частью политики Александра I, всеми мерами пытавшегося потушить опасные мысли. Современник описывает, что в этом кружке, «не взирая на грозные события, совершавшиеся тогда в Европе, политика не составляла предмета разговоров, она всегда уступала место литературе»[30]. В доме Оленина ежедневно собирались литераторы, ученые, художники. Сюда свозились все литературные новости, здесь говорили о новых театральных постановках, о новых картинах, о новых музыкальных произведениях. Политики как бы не существовало. Большинство участников кружка, среди которых постоянно бывали Батюшков, Озеров, Шаховской, Гнедич, были поклонниками античности, любили русскую старину и мечтали о возрождении и расцвете русского национального искусства.

Вскоре дом Оленина стал еще дороже и ближе Ивану Андреевичу, когда он подружился с женой Оленина — ласковой Елизаветой Марковной. В ней нашел он нежнейшую мать и был предан ей с сыновней горячностью. Но с Олениным у него были иные отношения. Сановник полагал, что он перевоспитывает бунтаря, делая его верным слугою царя и отечества. Крылов не протестовал против этого и поступал по-своему. Он писал басню за басней, прикрывая работу ленивыми разговорами о своем безделье, и делал вид, будто не торопится их публиковать. Оленин настаивал на скорейшем издании. Повторялась такая же история, как с Дмитриевым, который уговаривал мастера басни Крылова попробовать заняться басней.