Леон Дегрелль - Штурмовая бригада СС. Тройной разгром

Мы летели над припятскими болотами в блеклом небе, усеянном рваными облаками.

Небо немного посветлело. Сквозь разрывы в тучах мы иногда могли видеть еловые леса, тополевые рощи, деревни с красными крышами. Под крылом была уже Европа.

Наконец мы увидели голубые озера, украшенные белыми островками. Это была Литва, мы находились чуть севернее ставки Гитлера.

Сначала меня ждал Гиммлер. В автомобиле, который вез меня из аэропорта, я мог чувствовать сотни вшей, странствующих по моему телу. Мой мундир был просто непристойным.

В ставке сидели чистенькие офицеры в отутюженных мундирах, поэтому появление дикаря с фронта вроде меня было немыслимо, если только его не отмыть. Поэтому я отправился в баню, плескался целый час, как старый обветренный кусок мяса.

Гиммлер подарил мне прекрасную зеленую рубашку. Это спасло меня от необходимости надевать старые тряпки, которые я швырнул в угол ванной комнаты. Там они и валялись, окруженные племенем смелых украинских вшей, изрядно удивленных столь внезапной и столь резкой сменой обстановки. Мне даже померещилось, что они обсуждают свое путешествие к рейхсфюреру СС.

Младший офицер пришил воротник моей куртки, оторванный в одной из рукопашных схваток в котле. Я сохранил свою старую полевую форму, которую они мыли, скребли и гладили. Нацепив старые валяные сапоги, вечером я сидел рядом с Гиммлером в большом зеленом автомобиле, который он вел сам.

Мы ехали в ставку Гитлера, до которой было 40 километров.

Гитлеровская ставка в восточном уголке Пруссии была одной большой стройплощадкой в начале 1944 года. Мы прибыли в полночь. Прожектора освещали сотни людей, которые работали. Они строили фантастические бетонные убежища. Настоящий подземный Вавилон воздвигался в тени еловых деревьев.

Сам фюрер жил в скромном деревянном бараке. Мы вошли в квадратный вестибюль. Справа находилась раздевалка. Слева в конце комнаты виднелась широкая дверь, ведущая в кабинет Гитлера. Мы немного подождали. Гиммлер с удовольствием выложил мне весь свой небогатый запас французских слов.

Двойные двери открылись. Я не имел времени посмотреть или подумать. Фюрер подошел ко мне, сжал мою правую руку обеими руками и с чувством пожал ее. Вспышки магния залили комнату: все это снимали кинокамеры.

Лично я не увидел ничего, кроме глаз Гитлера. Я чувствовал только, что две его руки сжимают мою. Я услышал его голос, немного грубый, приветствовавший нас. Он повторял: «Я очень беспокоился о вас…»

Мы сидели в деревянных креслах перед огромным камином. Я смотрел на фюрера с изумлением. В его глазах плясал все тот же самый колдовской огонь. Испытания четырех лет войны придали ему некое величие. Его волосы поседели. Его спина согнулась от внимательного изучения карт и от того, что на его плечах лежала тяжесть целого мира.

Довоенный фюрер исчез, появился яростный фюрер с темными волосами, поджарым телом, спиной, прямой, как альпийская сосна. В руке он держал очки в черепаховой оправе.

Все в нем излучало ум и озабоченность.

Но временами его энергия мелькала, подобно молнии. Он сказал мне о том, что желает, несмотря на испытания, преодолеть все, а затем попросил меня детально рассказать о нашей трагедии.

Потом он подумал около пяти минут, не говоря ни слова. Лишь его челюсти двигались едва заметно, словно он не решался нарушить тишину. Царила тишина.

Затем фюрер прервал размышления и вернулся к насущным вопросам.

Он повел нас к карте фронтов, чтобы совершенно точно представить себе нашу одиссею в Черкассах. Он заставил нас показать все маневры окруженных войск, день за днем, переходя от карты к карте. Огромную комнату наполнял лишь его голос, спокойно задававший вопросы, и наши ответы, выдававшие плохо скрытые эмоции.

Каждая деталь обстановки выдавала простой и спартанский образ жизни. Длинные еловые столы, голые стены, прямо как в монастыре, лампы с зелеными жестяными абажурами, подвешенные над картами.

Фюрер работал целыми ночами в полном одиночестве. Он уходил в барак, чтобы подумать и подготовить приказы. Единственным, что двигалось рядом с ним, было пламя в огромном камине, напоминавшем о доисторической Германии, и прекрасная большая овчарка, спавшая в коробке рядом со столом. Это благородное животное по ночам сопровождало своего хозяина, который медленно шагал, согнутый и седой, раздираемый страхами и мечтами.

Гитлер вручил мне ленточку Рыцарского креста. Я сражался, как настоящий солдат. Фюрер признал это. Я был горд, но больше всего меня этой ночью обрадовало то, что заслуги моих солдат были признаны самим Гитлером. Он сказал мне, что все офицеры, сражавшиеся со мной в котле, повышены в звании на одну ступень и что он награждает 150 моих товарищей Железными крестами.

Мы отправились в антибольшевистский крестовый поход во имя нашей родины, опозоренной в мае 1940 года, чтобы еще раз восстановить ее честь и славу. Солдаты Европы, мы хотели, чтобы наша древняя страна снова засверкала, как бриллиант, в новой Европе, которая рождалась в таких мучениях.

Мы были жителями страны Карла Великого, герцогов Бургундии, императора Карла V. После двадцати столетий завораживающего душу блеска наша страна просто не могла превратиться в ничтожество и кануть в забытье.

Мы ушли, чтобы принять страдания, чтобы наша жертва возродила к жизни былое величие.

В этом бараке перед гением на вершине его величия я сказал себе, что на следующий день весь мир узнает, что совершили бельгийцы в Черкассах. Он будет знать, что даже Германия, нация солдат, отдала им дань уважения.

Я чувствовал себя измученным и сломленным этими ужасными неделями. Но душа моя пела! Это слава, слава нашего героического легиона, слава нашей матери-родины открывает нам путь к возрождению.

На рассвете один из самолетов Гитлера увез меня в Берлин, где я выступил перед ассамблеей европейских журналистов. Они, в свою очередь, рассказали сотням тысяч читателей своих газет о подвигах штурмовой бригады «Валлония». Затем я отправился в Париж, где выступил перед 10 тысячами человек во дворце Шайо. Французские газеты распечатали историю моей одиссеи. «Л'Увр» напечатала эти простые слова в заголовке на три колонки: «Леон Дегрелль сделал Бельгию гордой». Это было сделано ради Бельгии. Это было сделано не для меня, а ради победы, оплаченной страданиями моих солдат, самопожертвованием мертвых. Однако имя нашего народа снова воссияло в штормовом небе 1944 года.

Брюссель

Ночью с 20 на 21 февраля 1944 года я получил обещание фюрера, что штурмовая бригада «Валлония» получит отпуск на 21 день. Я получил телеграмму с приказом из ОКХ. Я знал, что мои парни уже в пути, и не слишком о них беспокоился.