Денис Давыдов - Дневник партизанских действии 1812 года

Макарова со ста казаками по дороге к Толочину, а подполковника Храповицкого

со ста пятьюдесятью казаками в Шклов. Сам же с остальною частью партии

воротился в Копыс, где удостоверился, что господин Попов не только не

исполнял должности мэра, но даже скрывался с семьею своею в лесах во время

властвования в сем краю неприятеля. Видя невинность сего чиновника, я

поручил ему временное управление городом и велел открыть магистрат

по-прежнему. Истинного же мэра отыскал и отослал в главную квартиру с

описанием его неистовств с русскими пленными и лихоимства с жителями.

Не прошло двух часов, как прибыл в Копыс Шамшева казачий полк с ста

пятьюдесятью Мариупольского полка гусарами, под командою подполковника

Павла Ржевского. Сей офицер известил меня, что граф Ожаровский, не застав

неприятеля в Горках и видя невозможность догнать его целым отрядом, отрядил

часть оного к Копысу, а сам обратился к Шклову, занимаемому, по слухам,

дошедшим до графа, сильным неприятельским отрядом. Хотя я верно знал, что в

Шклове было не более шестидесяти человек неприятеля, при всем том не мог я

чрез Ржевского не пожелать графу Ожаровскому победы и славы тем

чистосердечнее, что сражение с шестьюдесятью человеками исполняло если не

все, то по крайней мере первую часть моего желания. Обеты мои остались

втуне, но когда 10-го числа отряд генерала сего готовился уже

переправляться чрез Днепр для атаки на Шклов, Храповицкий явился к нему из

сего местечка и объявил, что он накануне еще занял оное своими казаками без

сопротивления.

Спустя несколько часов после прибытия Ржевского в Копыс, прибыл туда же и

Сеславин. Он немедленно переправился чрез Днепр и, простояв в Александрии

до 11-го числа, выступил оттуда чрез Староселье, Круглое и Кручу вслед за

французскою армиею.

В ожидании отряда, посланного с поручиком Макаровым к Толочину, я принужден

был пробыть в Копысе день более, нежели Сеславин. Тут меня оставили мичман

Храповицкий, титулярный советник Татаринов, землемер Макаревич и Федор,

приставший ко мне из Царева-Займища. Отдав долг свой отечеству, они

возвратились на родину с торжествующей совестию после священного дела!

Исключая Храповицкого, два последние были бедные дворяне, а Федор -

крестьянин; но сколь возвышаются они пред потомками тех древних бояр,

которые, прорыскав два месяца по московскому бульвару с гремучими шпорами и

с густыми усами, ускакали из Москвы в отдаленные губернии, и там, - пока

достойные и незабвенные соотчичи их подставляли грудь на штык врагов

родины, - они прыскались духами и плясали на могиле отечества! Некоторые из

этих бесславных беглецов до сих пор воспоминают об этой ужасной эпохе, как

о счастливейшем времени их жизни! И как быть иначе? Как действительному

статскому советнику забыть генеральские эполеты, а регистратору - усы и

шпоры?

Двенадцатого я получил повеление оставить прикомандированный ко мне 11-й

егерский полк на переправе при Копысе. Хотя по сей только бумаге узнал я,

что, вследствие просьбы моей, полк сей был ко мне назначен, - при всем том

я с сожалением переслал оному данное мне повеление. Мы подходили к лесистым

берегам Березины; пехота была необходима, а пехоту у меня отнимали; что

было делать? Я прибегнул к прибывшему в город генералу Милорадовичу,

который на время одолжил меня двумя орудиями конной артиллерии и тем

несколько исправил мое положение.

С вышесказанной бумагой я получил другую следующего содержания: "Полагая

генерал-адъютанта Ожаровского весьма слабым, чтобы одному предпринять

поиски на Могилев без генерал-лейтенанта Шепелева, имеете, ваше

высокоблагородие, немедленно присодиниться к нему и состоять в команде его

до овладения Могилевом. По овладении же, отделясь от него, идти

форсированными маршами к местечку Березине, где остановиться, ибо вероятно,

что около сего места удастся вам многое перехватить, и для того, прибыв

туда, отрядить партию в сторону Бобра и Гумны. Генерал-лейтенант

Коновницын. 11-го ноября. На марше к деревне Лещи".

Сия бумага довершила неприятность! Я всегда был готов поступить под

начальство всякого того, кого вышняя власть определяла мне в начальники;

скажу более: под Ляховым и Мерлином я сам добровольно поступил в команду к

графу Орлову-Денисову, потому что я видел в том пользу службы; но тут

обстоятельства были иные. Отряд графа Ожаровского достаточен был по силе

своей для овладения Могилевом, хотя бы город сей и не был 9-го оставлен

отрядом неприятельским, состоявшим в тысячу двести человек польских

войск[51] . Я видел ясно, что направление, данное мне к местечку Нижнему

Березину, и предписание наблюдать за неприятельскою армиею к Бобру и Гумнам

основывались на предположении, что армия эта склонится к Нижнему Березину и

Гумнам и чрез то совершенно прекратит фланговое преследование наше, столько

пользы нам принесшее! Конечно, я не в состоянии был преградить путь целой

армии слабым моим отрядом, если бы дело пришло до драки: но при бедственном

положении неприятеля необходимо нужно было считать и на расстройство

нравственной силы оного: часто сто человек, которые нечаянно покажутся на

дороге, по коей отступает неприятельская армия, напугают ее более, нежели

несколько тысяч, когда дух ее еще не потрясен неудачами. Рассуждение сие

решило меня идти прямо на Шклов, Головнино и Белыничи, о чем я

предварительно известил как графа Ожаровского, так и Коновницына, и принял

на себя ответственность за непослушание.

Тринадцатого, к ночи, партия моя прибыла в Головнино. Я узнал, что местечко

Белыничи занято отрядом польских войск, прикрывающих гошпиталь, прибывший

туда из Нижнего Березина, по причине появления у местечка сего отряда графа

Орурка от Чичагова армии.

Рано 14-го числа мы выступили к Белыничам. На походе встретили мы

Ахтырского гусарского полка поручика Казановича, который, полагая край сей

очищенным от неприятеля, ездил из полка к родителям своим для свидания с

ними и во время скрытного двухдневного пребывания у них видел дом

родительский, посещаемый несколько раз грабителями из Белыничей. Он, узнав

о приближении моем к сему местечку, сел на конь и поскакал ко мне