Юрий Терапиано - «Встречи»

Тетрадь стала источником общего веселья.

Первая запись (увы, без даты): «На собрании Зеленой Лампы (тема: Умирает ли христианство?) Мережковский, рассердившись на возражавшего ему Адамовича, в пылу спора с пафосом обратился к аудитории: — «Скажите прямо, с кем вы — со Христом или с Адамовичем?».

От перекресточников доставалось и «Числам», и Зеленой Лампе и «Современным Запискам». Не мало эпиграмм и пародии посвящено представителям «старой» и «молодой» литературы.

З. Гиппиус «пожертвовала» перекресточной тетради свое произведение: «Стихотворный вечер в Зеленой Лампе».

Дело было в том, что поэты — старшие и молодые вместе, потребовали от Мережковских устроить в Зеленой Лампе вечер чтения стихов — и, несмотря на противодействие Мережковских, вечер был устроен.

З. Гиппиус отмстила «бунтовщикам» по-своему:

Стихотворный вечер в «Зеленой Лампе»

Перестарки и старцы и юныеВпали в те же грехи:Берберовы, Злобины, БуниныСтали читать стихи.

Умных и средних и глупых,Ходасевичей и ОцуповПостигла та же беда.

Какой мерою печаль измерить?О, дай мне, о, дай мне верить,Что это не навсегда!

В «Зеленую Лампу» чиннуюВсе они, как один, —Георгий Иванов с Ириною,Юрочка и Цетлин

И Гиппиус, ветхая днями,Кинулись со стихами,Бедою Зеленых Ламп.

Какой мерою поэтов мерить?О, дай им, о, дай им веритьНе только в хорей и в ямб!

И вот оно, вот, надвигается:Властно встает Оцуп.Мережковский с Ладинским свиваетсяВ единый неясный клуб;

Словно отрок древне-еврейский,Заплакал стихом библейскимИ плачет и плачет Кнут…

Какой мерою испуг измерить?О, дай мне, о, дай мне верить,Что в зале не все заснут.

31 марта 1927 г.

«Перекресточная тетрадь» вскоре получила известность за пределами «Перекрестка». Были обиды; было вполне добродушное отношение «задетых». К счастью, не все пародии и эпиграммы дошли до заинтересованных лиц.

В тетрадь записывали, кроме эпиграмм и пародий, всякую всячину, например, «Литературные сны» — подлинные или выдуманные — никто не спрашивал.

Так, однажды, Ходасевич жаловался: «Сегодня я проснулся в холодном поту — мне снилось, что я был персидским поэтом и что меня переводил Тхоржевский».

Незадолго до этого, И. Тхоржевский выпустил «Омар-Хайям в переводах», и многие стихотворения несчастного Омара Хайама были, действительно, переведены очень плохо, суконным и нескладным языком.

По вопросу «снов» в «Перекресточной тетради» зарегистрировано еще одно чудесное событие: «Как управлять, по желанию, способностью видеть сны?».

В то время А. Ремизов в своих «снах» начал видеть ряд литераторов в смешных положениях — все помнят эти «сны» Ремизова.

«Я запрещаю вам видеть меня во сне», якобы сказал Ходасевич А. Ремизову. Репутация Ходасевича-критика в те годы была в зените — и был ли такой разговор на деле или нет, но Ремизов никогда не видел в своих снах Ходасевича.

Литературные вечера доставляли иногда забавный материал для «Хроники Перекрестка». Так, однажды, не помню уже в каком году, был устроен большой вечер представителей старшего поколения с выступлениями на французском языке. «Молодых», учившихся во Франции, следовательно хорошо говоривших по-французски, на этот вечер не пригласили, а среди «старшего» поколения далеко не все говорили по-французски без акцента.

Французы пришли в большом количестве, но остались недовольны тем, что только некоторые из русских писателей говорили по-французски, — «а остальные — на своем языке!».

Д. Мережковский не раз срывал бурные аплодисменты в Зеленой Лампе своими находчивыми репликами.

На одном из собраний кто-то из публики крикнул ему с места:

«Мы вот уже сорок лет слышим от вас о тезе и антитезе!».

— «Сорок лет Мережковский одно и то же твердит: теза и антитеза, — последовал немедленный ответ Мережковского. — Умный человек был Гераклит, умней Мережковского, а и у него: теза и антитеза. Библия — умней Гераклита люди писали, а и там: теза и антитеза. Скучная книга — Библия — для скучных людей!».

Есть в «Перекресточной тетради» «Собрание стихов ниже нуля», коллекция эта содержит подлинные перлы.

В одной из своих статей Ходасевич утверждал, что помимо прямой гениальности бывает еще и «обратная», как бы «ниже нуля», и что написать гениально-плохие стихи также трудно, как и гениально-хорошие.

«Действительно, нужно быть «гением наоборот», — писал Ходасевич в той же статье, — чтобы дерзнуть резюмировать событие в Гефсиманском Саду в таких строчках:

И вот — случилось торжество:Арестовали Божество…

или судьбу Иуды, повесившегося после предательства:

Висел Иуда на осине —Сначала — красный, после — синий».

Стихи эти принадлежали одному Белградскому поэту, который напечатал целую поэму на Евангельские темы и прислал ее для отзыва Ходасевичу. В предисловии автор объявлял себя перевоплощением Пушкина и на этом основании требовал особенного внимания к своему творчеству.

Я дорого бы дал за возможность перечитать сейчас всю поэму. К сожалению, единственный ее экземпляр хранился у Ходасевича в его архиве и погиб во время оккупации, а в «Перекресточной тетради» сохранились только две вышеприведенные цитаты.

Варшавский поэт и критик Лев Гомолицкий отличался пристрастием к высокопарному стилю, к грандиозным проблемам и… редким безвкусием. В одном из своих произведений он в таких образах увидел воскресение мертвых и преображение мира:

…Воскресшие играют детки;О, смерть, где мудрый твой ужал?И в саване какой-то ветхий,Стуча костями, пробежал…

Другой абзац — его же размышление о «безднах»:

…То — зыбь над бездной затаенной —Застынь — не мысль — полудыши.То бред и жалость полусоннойПолуживой полудуши…

От пристрастия к «полу» Гомолицкий не мог отказаться и в прозе: в одном из своих прозаических произведений он умудрился передвигаться по земле «полубосыми ногами».