Как я стал собой. Воспоминания - Ирвин Ялом
Играли в основном частнопрактикующие акушеры, чьи пациентки были в родах. Персонал больницы и интерны допускались к игре, если не хватало игрока. Так что до конца интернатуры в Маунт-Синай я, завершив обход или будучи на ночном дежурстве, прислушивался – не вызывают ли «доктора Блэквуда», и, если был свободен, бегом устремлялся в акушерское отделение.
Ставки в игре были высоки, а интернам платили всего по двадцать пять долларов в месяц (плюс бесплатный ужин типа «все, что сможешь съесть», из остатков которого мы готовили сэндвичи для завтрашнего обеда – а вопрос завтрака решали, заказывая особенно плотный завтрак для кого-нибудь из своих пациентов).
Следующие три или четыре месяца я проигрывал свою зарплату подчистую, пока не разобрался в этой игре. А когда разобрался, смог иногда водить Мэрилин на бродвейские шоу – благодаря любезности «доктора Блэквуда».
За год практики в Маунт-Синай меня назначали то в одно отделение, то в другое: я побывал в отделении медицины внутренних болезней, акушерском, хирургическом, ортопедической хирургии, скорой помощи, урологическом и педиатрическом. Я научился помогать при родах, бинтовать растянутые голеностопы, лечить застойную сердечную недостаточность, брать кровь из бедренной артерии младенца, диагностировать неврологические заболевания, наблюдая за походкой пациента.
В хирургии мне было позволено лишь держать ретракторы для хирурга. Пару раз мне разрешали зашить кожу под конец операции, и однажды хирург с глазом острым, как лазер, резко стукнул меня по костяшкам каким-то хирургическим инструментом и обругал за то, что я вяжу узлы «как в бакалейной лавке». Естественно, меня так и подмывало ответить: «Еще бы мне не вязать узлы, как в бакалейной лавке, – ведь я там вырос!» Но я не осмелился: старшие хирурги были людьми значительными и внушали страх.
По чистой случайности трое из моих близких друзей по медицинской школе Джорджа Вашингтона тоже были приняты в интернатуру Маунт-Синай, и мы вчетвером жили в двух смежных комнатах: весь год нам предстояло дежурить и ночевать в больнице каждые вторые сутки.
Когда я в конце первого месяца интернатуры находился в акушерском отделении, у Мэрилин начались роды, и доктор Гутмахер, глава отделения, путем кесарева сечения помог родиться нашему второму ребенку, Риду Сэмюэлу Ялому. В тот день была моя очередь ассистировать в родильной палате, но доктор Гутмахер посоветовал мне вместо этого наблюдать. Стоя в полуметре от Мэрилин, я с великим удовольствием и восторгом увидел, как Рид сделал свой первый вдох.
Общественный транспорт от нашей квартиры до Маунт-Синай ходил очень скверно, а такси было слишком дорого. Первую пару месяцев я ездил в больницу на своей машине, но, собрав коллекцию штрафов за парковку, задумался о мотороллере. По счастливой случайности я прознал об одном профессоре живописи из Йеля, который купил прекрасную новенькую «Ламбретту», но из-за обострения язвы желудка врач порекомендовал продать ее.
Я позвонил профессору, в воскресенье поехал на поезде в Нью-Хейвен, влюбился в эту «Ламбретту» с первого взгляда и в тот же день вернулся на ней в Нью-Йорк. После этого проблема парковки была решена: я добирался на «Ламбретте» на работу, заводил ее в лифт и ставил в своем кабинете. Несколько раз мы с Мэрилин приезжали на Бродвей, без проблем парковали свое средство передвижения и шли в театр.
Во время интернатуры психиатрической практики у меня не было, но я старался быть поближе к отделению психиатрии и присутствовал на клинических разборах и докладах об исследованиях. Один проект, вызвавший у меня огромный интерес, включал применение недавно открытого соединения, диэтиламида лизергиновой кислоты (ЛСД), которое предположительно давало психоделические эффекты.
Два молодых исследователя этого отделения выясняли, воздействует ли ЛСД на подпороговое восприятие (то есть восприятие, которое возникает за пределами осознанности), и искали волонтеров для краткого эксперимента. Я вызвался добровольцем. ЛСД был синтезирован так недавно, что единственным известным способом проверить его эффекты был сомнительный метод с использованием сиамских бойцовых рыбок. Выстраиваясь для битвы, эти рыбки создавали строгий боевой порядок, а всего пара капель ЛСД, добавленная в воду, полностью меняла их поведение. Число капель, необходимое для нарушения боевого порядка бойцовых рыбок, и стало мерилом эффективности ЛСД.
Нам, четверым добровольцам, выдали по стакану «приправленного» ЛСД апельсинового сока, а час спустя усадили перед большим экраном, на который тахистоскоп проецировал картинки с такой быстротой, что рассмотреть их осознанно мы не могли. На следующее утро нас попросили вспомнить все фантастические образы, которые приснились нам ночью, и зарисовать их.
Я рисовал два типа картинок: несколько лиц с длиннющими носами и безногого мужчину. На следующий день исследователи прокрутили перед нам те же картинки с нормальной скоростью. Одной из них оказалась популярная реклама леденцов «Спасатель», в которой канатоходец рискованно удерживал на носу упаковку конфет, а другой – фотография гвардейца у Букингемского дворца, одетого в алую куртку и черные брюки, причем брюки сливались с фоном – черной стеной караульной будки. Эти результаты восхитили меня. Я на личном опыте познал, что такое подпороговое восприятие: я «видел» образы, не зная, что видел их.
К концу моей интернатуры ампул с ЛСД оставалось еще немало, и исследователи отдали их мне для личных экспериментов. Я, Мэрилин (только однажды) и кое-кто из коллег-врачей испытали его, и на меня произвели глубокое впечатление изменения чувственного восприятия во время ЛСД-трипов: звуки и визуальные образы разительно менялись.
Я целый час наблюдал, как мои обои меняют цвет, и совершенно иначе слышал музыку. У меня возникало странное ощущение, что я стал ближе к реальности или к природе, словно ощущал сенсорную информацию без обработки и непосредственно, без каких бы то ни было фильтров между мной и моим окружением. Я чувствовал, что воздействие этого вещества очень значительно, оно не для развлечений. В паре случаев я с испугом осознавал, что не могу по собственной воле прекратить его эффекты, и меня тревожила их возможная необратимость.
Приняв одним ноябрьским вечером последний из остававшихся у меня образцов, я надолго ушел гулять – и мне чудилась угроза в голых ветвях, напоминавших зловещие деревья из диснеевского фильма о Белоснежке. После той прогулки я не принимал этот препарат ни разу, но в последующие годы в нескольких публикациях было высказано предположение, что эффекты ЛСД воспроизводят симптомы шизофрении. Начав встречаться с пациентами-шизофрениками в начале своей врачебной практики, я написал работу о главных различиях между опытом приема ЛСД и переживаниями психотика. Эта работа, напечатанная
