Николай Муравьев-Карсский - Собственные записки. 1811–1816

В неповиновавшемся селении нашел я одного полкового священника, который нагонял свой полк, стоявший на Немане. Услышав о переправе французов через Неман, он хотел возвратиться; но я не верил сему слуху и уговорил его смело продолжать свой путь к полку. Может быть, и попался он с моего совета в руки неприятеля, потому что полки наши быстро отступали от Немана, не зная даже настоящей дороги, по которой идти.

Из леса поехал я назад по старой дороге до русского селения, нашел все конченным, похвалил крестьян и приказчиков, взял добрую тройку и отправился другой дорогой в Видзы, куда приехал ночью. Город был уже совершенно пуст. Я вошел в свою старую квартиру и переночевал на скамейке; поутру хозяин удивился, найдя меня у себя в доме. Как только рассвело, я поспешил к капитану-исправнику Жилинскому и узнал от него, что великий князь с гвардейским корпусом в Свенциянах. Итак, вытребовав себе подводу, я приехал в Свенцияны в глубокую полночь. Подъезжая к городу, видно было множество огней в лагере гвардейского корпуса. Новое для меня зрелище бивуаков казалось диковинным и вместе радовало меня.

Великий князь квартировал, как выше сказано, на мызе у Мостовского. Курута и адъютанты поместились в двух больших комнатах, смежных с покоями Константина Павловича. Иные уже спали, когда я вошел; другие дремали, сидя у камина; иные в углу перешептывались о политических делах; а Дмитрий Дмитриевич расхаживал по зале на цыпочках, курил и что-то про себя жужжал. При появлении моем со всех сторон послышалось шушуканье. На столе свечи догорали, и в камине одно поленце то вспыхивало, то загасало; изредка кто-нибудь кашлянет. Казалось, как бы я вступил в какой-то таинственный храм, в котором черный Курута с черным на голове колпаком изображал жреца. Подойдя к нему, я шепотом рассказал действия мои. Он похвалил меня и сказал, что также очень доволен братом Михайлом.

– Где брат мой? – спросил я Куруту.

– А вот он спит в углу; не будите его: он, бедный, очень устал.

Брат действительно лежал на трех стульях, приставленных к стене.

– Да и мне пора спать ложиться, – сказал Курута, – прощайте Николай Николаевич, отдохните и вы. – Он лег и уснул.

Но я, перенесясь воображением своим в предстоявшие военные действия, не мог спать, достал свои пистолеты и начал их чистить, вышел, достал кирпич, растолок его и расположился за работой у камина. Шульгин, которому и во сне все снились заговоры, встал и, увидев меня сидевшим в шинели у огня, подошел и выразил свое удивление моему занятию. Я отвечал сухо, что не имею для того слуг и не стыжусь сам заняться этим делом, что считаю за лучшее не иметь пистолетов и бросить их, чем держать заржавленными, и что во всяком случае, если в них нужды не будет против неприятеля, то они мне пригодятся для обстреливания лошадей. Шульгин отстал, одобряя мой взгляд и суждение. Таким образом, в 1812 году некоторые, видя наше стесненное положение, пытались иногда посмеяться или показать свое преимущество над нами, но встречали отзыв или возражение, которое их отталкивало от нас, отчего и были мы мало знакомы с людьми, более нас достаточными или выше нас чином.

Две ночи уже прошло, как я почти вовсе не спал. Сон меня склонил, и, сидя на стуле у огня, я крепко заснул и только поутру проснулся. Сцена совсем переменилась: изо всех углов слышались зевота и потягивания; один слугу бранил, другой сердился за то, что шумят, третий кричал «кофию!». Я видел, что мне тут не место было, разбудил брата, который мне обрадовался, и мы отправились вместе отыскивать нашего слугу и лошадей. Брат мне рассказал свои похождения. Приехав в Тверич, он увидел реку шириной сажень в 20 и на средине ее остров. Материалы к строению моста были отчасти уже заготовлены. Брат отыскал какую-то старую помещицу и собрал ее крестьян. Оставалось привезти вырубленный лес и начать постройку моста. Он нашел бабу для вколачивания свай, велел в ту же ночь возить лес и поутру начал строить мост, направляя его через остров. Мост выстроился на сваях в одни сутки и несколько часов; но так как его могло паводком сорвать, то брат послал своего депутата пана Филипа по всем корчмам и помещикам собирать бочки и веревки, дабы, в случае неудачи или несчастия, иметь в готовности другой плавучий мост, и, довершив эту работу, он приехал в Свенцияны незадолго до меня.

Мы нашли своего Петра сидящим в решетчатой голубятне, на которую взбирались по приставленной лестнице. Лошади наши стояли привязанными к дереву. Петрушка плакал и боялся подойти к братниной вьючной лошади Воронку, которая играла и не подпускала к себе мальчика. Ему в самом деле трудно было управиться с четырьмя лошадьми, двумя вьючными, и еще нам служить. В похвалу вышеназванного камер-лакея Пономарева скажу, что он в трудных случаях постоянно помогал нашему Петру.

Погода была дождливая, и мы влезли в сквозную голубятню, где расположили свою квартиру. Гвардейский лагерь был в близком расстоянии от нас. Отпросившись у Куруты, чтобы посмотреть его, мы пошли отыскивать знакомых. Первый и единый, которого мы нашли, был Матвей Муравьев-Апостол, служивший тогда юнкером в Семеновском полку. Нас обрадовала эта встреча, и мы пошли к нему в шалаш. Матвей стоял с капитаном князем Голицыным, прозванным Рыжим. Тут мы с ним познакомились, как и с другими семеновскими офицерами, которые собрались около нас, чтобы узнать новости; но мы ничего не знали и потому ничего не могли им передать, а порядочно отобедали у них и с удовольствием, потому что несколько уже дней питались чем попало и были голодны. Во все время похода пища наша большей частью состояла из одного хлеба с водой; лакомились же картофелем и редькой, которые удавалось отрывать на огородах, иногда вареной курицей, привозимой с фуражировки. У великого князя был адъютантский стол, которым и мы могли бы пользоваться, тем более что Курута приглашал нас обедать за общим столом и даже приказывал отпускать нам с кухни кушанье; но ни тем, ни другим не могли мы воспользоваться, во-первых, потому, что мы почти целый день бывали в разъезде, а во-вторых, потому, что когда мы слугу посылали с судками за кушаньем, то повара, озабоченные своим делом, бранили его, и он возвращался с пустой посудой. По сей причине мы предпочли довольствоваться одним хлебом, не подвергая ни себя, ни слугу своего оскорблениям.

Мы возвратились ввечеру к своему голубятнику, где застали большую тревогу. Под голубятней был подвал, в котором висели копченые окорока ветчины. Кто-то из офицерских слуг увидел их в щелку, собрал товарищей, разбил дверь и приступил к очищению подвала. Когда мы подходили к ночлегу, то слышали только восклицания:

– Каковы! Изменники! Повесил бы всех поляков! Шельмы нам ничего не дают, только говорят «добродзей, пане», а для французов магазины заготовляют; смотри, что они для Бонапарта припасли! На целую его армию достанет ветчины!