Роман Добрый - Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]

Последний точно застыл на месте.

Путилин одной рукой вынул свой фонарь, а другой сорвал с головы преступника капюшон. Перед ним был послушник Серафим.

¾Идите сюда, отец Валентин, и полюбуйтесь на призрака. Вот он творец огненных видений и «страшный призрак», беспокоивший вашу смиренную обитель.

¾Всемогущий Боже!.. Это ты!.. Серафим!.. Как ты мог помыслить!

¾Простите! Пощадите! Дьявольское навождение! — падая на колени перед настоятелем и со слезами на глазах, молил он о прощении.

¾Я свое дело сделал, отец Валентин, позвольте мне теперь удалиться. Примите от него драгоценности и успокойтесь. Надеюсь, что ни огненное знамение, ни призрак у вас в обители больше не появятся. Творец их — ваш келейник Серафим. Судите его своим монастырским судом. Лично мне он не нужен. А на всякий случай предлагаю вам велеть осмотреть подземный ход и подкоп и основательно заделать их, если обитель думаете оберечь от двуногих крыс...

Заперев двери ризницы и соборные, все трое вышли на монастырский двор.

Путилин откланялся отцу настоятелю и поехал домой.

РИТУАЛЬНОЕ УБИЙСТВО ДЕВОЧКИ

Грязный вагон третьего класса поезда, подъезжа­ющего к губернскому городу Минску, был битком на­бит обычной публикой.

Большинство ее состояло из евреев, так как Минск в то время был густо, почти сплошь заселен ими. Ев­реи — преимущественно бедняки, не принадлежавшие к золотой еврейской буржуазии, а мелкие торговцы — одеты были грязно, неряшливо, в свои тог­дашние традиционные засаленные лапсердаки, в ха­рактерных суконных, а большей частью бархат­ных картузах, из-под которых длинными завитуш­ками-локонами опускались пейсы. Некоторые из них дремали; другие, наоборот, вели оживленную бесе­ду на своем быстром гортанном языке; третьи, за­кусывая селедками с булкой, апатично глядели в ва­гонные окна, за которыми мелькали поля, почти уже свободные от снега, так как стояла ранняя весна.

Но среди еврейских пассажиров в этом вагоне третьего класса находились и трое русских: женщина, мужчина и девочка лет шести-семи.

Женщина средних лет, понурого вида, одетая чис­то, но бедно, сидела на одной лавке, по-видимому вся уйдя в свои тоскливые, грустные думы; мужчина — высокий человек в черной шинели и фетровой шляпе с широкими полями — на другой.

Девочка, прелестный ребенок с вьющимися бело­курыми волосами все время вертелась около женщи­ны, лепеча своим тоненьким детским голоском:

¾ Мама! Мы скоро приедем?

¾ Скоро, скоро, детка! — отрываясь от дум, отве­чала мать, с невыразимой нежностью поглядывая на девочку.

¾ А мы поедем на лошадке? — не унималась де­вочка.

¾ Да, да... — рассеянно отвечала женщина. Прошел кондуктор.

¾ Сейчас Минск. Ваши билеты! — громко про­возгласил он.

Теперь в вагоне началось то суетливое движение, какое всегда наступает при приближении поезда к крупным центрам его остановки.

Одна лишь женщина оставалась покойно-равнодушной, не трогаясь с места и глядя тоскливым взо­ром в окно.

Укладываться ей, очевидно, было не надо, так как с ней не было никаких вещей.

Поезд подошел к станции.

Почти в ту же секунду испуганный женский крик прорезал гул суматохи:

¾ Женя! Женечка, где же ты?

Некоторые из пассажиров остановились. Слишком уж много тревоги прозвенело в надтреснутом голосе женщины.

Женщина в испуге металась по вагону, не пере­ставая кричать все одно и то же:

¾ Женя, дитя мое, где ты? Господи... — Лицо ее было искажено страхом, ужасом. Она, толкая всех, как безумная, бросалась в раз­ные стороны вагона, заглядывала под лавки, выбегала на площадку, и ее крик становился все более и более отчаянно-страшным.

¾ Что такое? Что случилось? — слышались воз­гласы пассажиров. — Кого ищет эта женщина?

¾ А кто ее знает... — недовольно буркали некото­рые, не могущие, благодаря суматохе-давке, выбрать­ся из вагона.

А женщина выбежала уже на платформу, которая огласилась ее безумным воплем:

¾ Спасите! Помогите! У меня пропала дочь! — Она, точно тигрица, заступила путь выходящим, простирая к вагону руки.

К месту происшествия стали сбегаться досужая публика и пассажиры.

Вскоре огромная толпа образовала тесный круг, в середине которого стояла женщина, ломая в отчаянии руки, с побелевшим, перекошенным лицом.

Толпа шумела, глухо волновалась.

¾ Что? Что такое?

¾ Да вот у женщины что-то украли... Вещи какие-то.

¾ Неправда, не вещи, а дочь у нее пропала.

¾ С поезда упала.

Нестройный гул толпы все усиливался.

¾ Господа, позвольте, позвольте... дайте пройти! — раздался громкий голос жандарма.

Появилось в полном составе все железнодорожное начальство станции.

Страшное, нудное женское рыдание, переходящее в истерику, оглашало перрон вокзала:

¾ Ай-ай-ай! Ха-ха-ха!.. Дочка моя... Женечка!..

¾ Сударыня, ради Бога, успокойтесь! — говорил женщине тучный жандармский чин. — Вы объясните, что случилось? У вас, вы говорите, пропала дочь? Когда?..

¾ Сейчас... подъезжая... она была около меня. Я с ней сейчас говорила... вдруг хватилась — ее нет.. В несколько минут... Ради всего святого, найдите мою дочь!

И женщина, давясь слезами, умоляюще протянула жандарму дрожащие руки.

¾ Сколько лет вашей дочери?

¾ Семь... семь лет моей ненаглядной Женечке.

¾ Она выходила куда-нибудь? Вы не заметили этого?

¾ Не знаю... я смотрела в окно. — К группе властей протиснулся высокий человек в черной шинели и фетровой шляпе.

¾ Да, я видел сам, что у этой женщины был ребенок. Прелестная белокурая девочка... — послышался его резкий голос. — Бедная женщина! Я видел, как она любовно относилась к своему ребенку, как она целовала его головку. Это ужасно!

В толпе раздались сочувственные возгласы:

¾ Бедная мать!

¾ Но как так невнимательно следить за ребен­ком! — укоризненно шептала какая-то разодетая барынька.

С некоторыми, наиболее нервными и чувствитель­ными, пассажирами началась истерика.

¾ Пригласите врача! — отдал приказ жандармский офицер. — Вы не заметили, за сколько минут до прибытия сюда поезда исчезла девочка?

¾ Нет, ротмистр, не заметил.

¾ Осмотреть весь поезд! — отдал он приказ низ­шим жандармам. — Сударыня, успокойтесь... Доктор, окажите помощь!

Женщина, подхваченная вовремя на руки, впала в глубокий обморок.

Толпа все прибывала, росла.