Мы-Погодаевские - Михаил Константинович Зарубин
Братик не удержался и ребятам на улице не раз и не два «декламировал» их, к сожалению, не догадываясь, что их могут услышать и взрослые. И услышали, и сообщили куда повыше. Отца арестовали, сняли с работы, исключили из партии, увезли в областной центр. Следователь оказался человеком добрым, выслушал отца, нашел «вину» незначительной: отца освободили, он вернулся домой, и его восстановили в партии и на работе, а бабушка так и осталась без иконы, хотя молились еще усерднее, что-то нашептывая и крестясь.
Встречи с Валентином Распутиным
Для начала хотелось бы «пофилосовствовать» на тему: везет не везет! В Иркутской писательской организации яркими явлениями в послевоенное время оказались автор «Даурии» К. Седых, потом — Г. Марков, автор «Строговых», после блеснул Машкин своим «Синим морем, белым пароходом». Станислав Китайский «выдал» роман «После сражения»… И вдруг!!! Смелое, дерзкое по тем временам произведение — «Прощание с Матерой». Это поставило автора в число тех, чье имя хотелось произносить вполголоса, шепотом, настолько необычно ставил автор проблемы отношения к природе, явно протестуя против затопления плодородных земель и против лишения жителей их малой родины.
Сам Валентин Распутин родился и вырос на берегах Ангары, в местах, которые вскоре попали под затопление, но в «Прощании с Матерой» звучит не личная обида автора, а через автора возмущение жителей, которым тяжело расставаться с прошлым, с традициями.
Вторым, достаточно смелым произведением автора, явилась не менее смелая повесть «Живи и помни», в которой освещалась не тронутая еще тема дерезртирства с фронта. Все это сделало имя автора почти легендарным. Его читали, устраивали конференции по его книгам, писали в школах сочинения…
Я старше Валентина Григорьевича Распутина почти на девять лет. Всегда интересовался литературой, особенно такой, от которой «несло» смелостью, необычностью, что в наше время, и довоенное, и после военное вплоть до «горбачевщины», было небезопасно, хотя, честно говоря, ее, такой литературы, и не встречалось. А тут — Распутин! Как мне захотелось увидеть его… Жил он в Иркутске, а я в Железногорске — Илимском, тоже вынесенном из зоны затопления. Расстояние между ними тысяча километров, если поездом, и четыреста — если самолетом (в те благодатные времена, не теперь). Работал я в школе, вел черчение и рисование, и вот — повезло! Отправили меня на курсы усовершенствования учителей в Иркутск. И случилось это в году эдак в 1962–65-м (точно не помню). Удача? Удача!
Стал я с настойчивостью фаната и идиота ходить в свободное время по тем улицам, где предположительно мог появиться Распутин: очень мне хотелось увидеть человека, слава о котором так широко расшагалась по белу свету…
Надо заметить, что в Доме литераторов, куда я принес на «пробу» свои стихи, удалось встретиться со знаменитым, хотя бы в Иркутске, поэтом Петром Реутским. Он детально «разобрал» мои «творения», кое-что похвалил, кое-что поругал за торопливость, за недостаточную требовательность к себе и пригласил к себе на квартиру. Посидели за рюмкой, жена, кстати, очень красивая и стройная, не пыталась упрекать мужа, любителя выпить.
Зашел разговор о Распутине. Естественно, что Реутский, как член Союза писателей и как житель Иркутска, часто встречался с Распутиным. Реутский под глубоким секретом дал мне адрес Валентина, засекреченный от любителей знаменитостей.
С этого дня я стал пропадать на лестничной площадке пятиэтажного громадного дома, бывшего обкомовского. Но неудачно.
Встреча, неожиданная и поэтому взбламошная, произошла в 1979 году на семинаре творческих личностей. Я сидел и сочинял дружеский шарж на Станислава Китайского, который, подтянутый, стройный, грозил подвергнуть всех жесточайшей критике, потому что он — Китайский (в те времена отношения с Китаем были натянутыми до предела). Шарж удавался:
Он — выправки к гаврдейской,
Характер — самурайский,
И с прямотой еврейской
Твердит, что он — Китайский…
В Доме литераторов шел ремонт. Вышли покурить. Я решил «проверить» шарж на «любителях». В это время из-за шкафа вышел крепкого телосложения человек, выше среднего роста. Сердце мое екнуло: Валентин Распутин!
Да, это был он. Я бросился к нему с рукопожатием (смелость или наглость?) и стал благодарить его от имени илимчан за повесть «Прощание с Матерой». Он почему-то раздраженно бросил:
— Ваши илимчане ничего не читают!
Это меня слегка покоробило, но уверять, что все земляки мои прочитали повесть, я не мог, хотя Илим постигла та же участь, что и Ангару, да еще в большей степени.
Вторая встреча, печальная для меня, произошла через день, когда в перерыве между заседаниями секций зашел в курилку Распутин, выпил стаканчик воды и стал у стены. Я осмелел и начал рассказывать, как на Илим (в райцентр) приплывали жители Нижней Ангары, сдавали хлеб в «Заготзерно», ставили лошадей в лодки — илимки и самоплавом (вниз по течению) отправлялись обратно, а на радостях пели песни, да так славно, что илимчане вываливали на берег послушать слаженное пение и выражали вострог:
— Ну Ангара дает!
Что-то Распутину показалось обидным в этих словах, и он, как бы защищая Ангару, заявил презрительно:
— А у нас говорили: вон илимские турсуки и Иркутск поперли!
У нас говорили не турсуки, а трусуки, попытался сказать я вслед, но не уверен, услышал ли он эти слова. Мне стало понятно, с какой сверхлюбовью воспринимает Распутин все, что относится к Ангаре. С какой обидой, если видит отсутствие почтения к ней.
В этот день я совершил еще одну трагическую ошибку, решив дать на рецензию свою рукопись «Приискатель» Распутину. В повести я передал свое детское восхищение некоторым довоенным успехам колхозной жизни в родной деревеньке.
Надо сказать, что перед этим я имел блестящие отзывы о моей повестушке «Ехин фарт» и «Хочу лису», данные писателем Владимиром Жемчужниковым, поэтому был уверен, что и Распутин похвалит меня. Но…
«Приискателя» Валентин Распутин взял, но сказал, что сможет прочитать его только дня через два. Эти два дня показались мне пыткой: я боялся, что Распутин припомнит мне «Ангару», слова которые я произнес все-таки с некоторой долей презрения, смешанного опять-таки с восхищением, но надеялся на великодушие «асса».
И вот настал день моей «казни». Распутину повесть не понравилась, он заявил, что получилось подобие правды, что колхозы так жить не могли, что я сильно приукрасил жизнь.
Я растерялся, спросить не решился, хотя на моей стороне были «козырные карты»: это разница в возрасте! Да! Девять лет. Распутин знал
