Анри Труайя - Грозные царицы

Князь Иван Долгорукий за то, что осмелился оказывать сопротивление царице и ее фавориту, был колесован, два его дяди, Сергей и Иван, обезглавлены, еще один член большой семьи Долгоруких – Василий Лукич, бывший член Верховного тайного совета, разделил их участь, а Екатерину Долгорукую, невесту Петра II, заточили в монастырь.

Устраняя бывших соперников и тех, кто мог бы еще покуситься на его власть, Бирон старался одновременно и собрать для себя лично побольше титулов, которые должны были – наряду с увеличением богатств – придать ему больший вес. После смерти последнего из династии Кетлеров герцога Курляндского Фердинанда, 23 апреля 1737 года, он посылает генерала Бисмарка[35] во главе нескольких русских полков в Митаву, чтобы «приструнить» курляндское дворянство и побудить его выбрать не кого-то из любых других кандидатов в замену, а именно его, Эрнста Иоганна Бирона. И, несмотря на протесты Тевтонского ордена, добивается своего: становится, как и хотел, герцогом Курляндским и Семигальским. А дальше – управляет этой российской провинцией из Санкт-Петербурга, на расстоянии. Кроме того, он получил от немецкого императора Карла VI титул графа Священной Империи, был награжден орденами Святого Александра Невского и Святого Апостола Андрея Первозванного. Не было ни такого звания, ни таких княжеских «чаевых», на какие он бы ни позарился. Кто бы в России ни возмечтал о чем-то, добиться этого он мог, только снискав милости или хотя бы просто разрешения у Бирона. Любой придворный почитал за честь и великое счастье быть принятым утром в спальне императрицы. Переступив порог, посетитель сразу же видел Ее Величество в ночной сорочке, а рядом – в таком же неглиже – ее фаворита. По протоколу полагалось, чтобы допущенный на прием – будь он даже самым великим маршалом или самым знатным придворным – поцеловал руку императрицы, протянутую ему поверх одеяла. Чтобы обеспечить себе благоволение фаворита, некоторые использовали представившийся случай и целовали руку и ему, причем с ничуть не меньшим почтением. Нередко также просители простирали свою любезность даже до того, что целовали заодно и голую ногу Ее Величества. К. Валишевский, исследовавший и описавший многие века русской истории, пишет об этом так: «Если верить Маньяну,[36] его японский и берлинский коллеги были еще любезнее, целуя руки фаворита и выпивая за его здоровье, стоя на коленях». Вокруг императорских покоев ходили слухи, что некий Алексей Милютин, простой истопник, заходя каждое утро в спальню Анны Иоанновны, заставлял себя благоговейно коснуться губами ноги царицы, после чего проделывал то же самое с ногой ее любовника, лежавшего тут же.

Вознаграждая истопника за подобную ежедневно проявляемую почтительность, ему присвоили дворянское звание. Однако, чтобы он не подумал скрывать следов своего скромного происхождения, Милютина обязали использовать в гербе изображение одной из частей русской печи – она представляет собой нечто вроде пластинки, прикрывающей дымоход, и называется «вьюшка».

По воскресеньям шести самым любимым Анной Иоанновной шутам и шутихам приказывалось выстраиваться в шеренгу в большом зале дворца в ожидании выхода молящихся с церковной службы, на которую собирались все придворные. Когда императрица и ее свита проходили перед шутами по возвращении из церкви, шуты, присев бок о бок на корточки, принимались изображать несущихся кур, испуская напоминающие кудахтанье смешные звуки. Чтобы зрелище было еще более забавным и пикантным, им повелевалось разрисовать себе физиономии углем и всякий раз заводить драки, истово – до крови – царапая друг друга. Глядя на их ужимки и прыжки, на их кривлянье, подстрекательница этих игр и ее верноподданные помирали со смеху. Шуты Ее Величества пользовались такими большими материальными преимуществами по сравнению с другими придворными, что как было не искать этой должности? И искали – причем потомки знатных фамилий. Такие родовитые дворяне, как Алексей Петрович Апраксин, Никита Федорович Волконский и даже Михаил Александрович Голицын, без всяких колебаний пошли в шуты.

Задавал тон всем безумствам профессиональный шут Балакирев, но, когда он запаздывал с остротами или уставал от шутовства, императрица приказывала бить его палками для того, чтобы оживить вдохновение. Среди шутов числились еще Пьер Мира Педрилло, прибывший в Петербург в качестве комического певца и первой скрипки итальянской оперы, но, поссорившись с капельмейстером, пришедший искать себе место среди шутов. Особенно славился он тем, что уморительно изображал повадки обезьяны. Португальский еврей-полиглот Д'Акоста подбадривал своих товарищей ударами хлыста. Дрянной поэтишка Тредиаковский, сочинив наполовину эротический, наполовину бурлескный стишок, был приглашен прочесть свое произведение Ее Величеству. Он так рассказывал об этом свидетельстве его литературного признания: «Я имел счастье читать свои стихи Ее императорскому Величеству, а после чтения был удостоен из ряда вон выходящей милости получить прелестнейшую оплеуху от собственной руки Ее императорского Величества».[37]

Однако звездами комической труппы, которая окружала Балакирева, были не просто люди, а карлики, карлицы и калеки обоих полов, чьи физические недостатки подчеркивались прозвищами: Горбушка (для горбуньи) или Безножка (безногая женщина).[38] Тяга царицы к физическому уродству и умственной отсталости была для нее, как она говорила, проявлением интереса к тайнам природы. Точно так же, как ее старший родственник Петр Великий, Анна Иоанновна утверждала, будто изучение пороков развития человеческого существа, родившегося или ставшего уродом, помогает понять устройство и способ действия существа нормального, иными словами, окружать себя монстрами означает для нее способ служить науке, причем этот способ ничуть не хуже любого другого. Кроме того, по мнению императрицы, глядя на представления уродцев, которым так не повезло в жизни, каждый укрепится в желании сохранить хорошее здоровье.

Среди экспонатов своеобразной живой кунсткамеры, которой так гордилась Анна Иоанновна, была одна старая малорослая, тщедушная и скрюченная калмычка, чье чудовищное уродство пугало даже священников, зато императрица испытывала к ней самую нежную любовь, потому что ей не было равных в умении строить рожи. То, что эта калмычка выделывала со своим лицом, казалось царице уморительным. Так вот, однажды эта калмычка забавы ради воскликнула, что хочет замуж. Это чрезвычайно вдохновило царицу, которая увидела в замужестве уродки возможность устроить фарс, какого еще не бывало. В небольшой шутовской придворной труппе, где всякий был специалистом по обезьянничанью и грубоватым шуткам, некоторые «артисты» вовсе не были калеками или уродами. В частности – представитель старого дворянского рода Михаил Алексеевич Голицын, уже несколько лет вдовевший. Его положение «императорского шута» было, по существу, синекурой. И вдруг ему говорят, что Ее Величество нашла ему новую жену и что императрица, с ее несравненной добротой, сама берется не только устроить свадьбу, но и принимает на себя все расходы, связанные с бракосочетанием. Надо сказать, что императрица была известна как неутомимая «сваха», а о том, чтобы задавать какие бы то ни было вопросы, даже и речи быть не могло. Тем не менее приготовления к грядущей свадьбе на этот раз показались всем по меньшей мере необычными.