Лаврентий Берия - «Второй войны я не выдержу...» Тайный дневник 1941-1945 гг.

Прошло почти два года с начала войны. Кажется, все началось вчера. И кажется, что воюем уже сто лет, иначе и жить невозможно. Тяжелая война, даже для нас тяжелая, для вождей. А людям в тылу часто хуже, чем на фронте. На прямой войне как на войне, как говорят французы. Погиб, так погиб, а пока жив, так жив. Фронт устойчивый, самое тяжелое пережили, пайком накормят. И отдых хоть когда, а дадут. А в тылу без передыха тянут лямку и тянут. Женщины, дети. И голодно. От брянских мест впечатление очень плохое — разруха. Но люди живут надеждой, люди хорошие, советские. И сам видел и об этом мне еще Медведев[153] докладывал, когда вышел с отрядом из немецкого тыла в 1941 г. Очень давно это было, даже малому успеху были рады.

С мест приходит много нехороших сообщений. В некоторых областях голодают, особенно рабочие. И подкормить нечем. А помочь надо немедля. Тяжело.

Вячеслав говорит, что Ленин как-то выразился при нем в том смысле, что вот, хочется людей жалеть, гладить по головке, а приходится бить их палкой по голове. Что делать, если сейчас быть добреньким, страна рухнет. Но она не рухнет.

Когда выпадаешь на время из колеи жизни, сразу расслабляешься. Нельзя спать, не спишь сутками. А можно спать, сразу все время хочется спать. Посплю пока можно.

Немцы крепко бомбят Горький, докладывают, там сильные разрушения.[154] Плохо.

Утром вернулся в Москву. Устал как черт. Коба решил как в 1941 г. проверить все лично через меня, послал с проверкой на фронт. Знали только Георгий и Вячеслав. И еще Жуков и Василевский.[155] Василевский известил лично командующих под строгим секретом. Договорились с Жуковым у Кобы, что еду без огласки, по своей линии. Полномочия как члена ГОКО и представителя Ставки.[156]

На людях был не в пенснэ, а в обычных очках и с усиками. Не узнавали. Прихватил Богдана,[157] официально вызывал всех он. И всех из охраны тыла — тоже он приглашал. Говорил я. Даже те, кто меня знает, узнавали не сразу, удивлялись. Но никто не стал елозить, признак хороший.

Все докладывали, что все готово Вроде не врут. Настроение у всех уверенное, думаю, не дрогнут. Так Кобе и доложил.[158]

Вернулся из Ставки. Докладывали Антонов[159] и Василевский. Наступление немцев началось, наши стоят крепко. Сомнений в выборе плане (так в тексте. — С.К.) нет. Товарищ Сталин доволен, видно сразу. Но есть сомнения. Если наши замыслы выполним, войне настоящий перелом. В этот удар немцы вложили все. А у нас накапливаются резервы по технике.

Опять выезжал в район Курска.[160] Теперь уже без маскировки. Все идет отлично. Немцы вклинились в нашу оборону с двух сторон и завязли. Потери большие, но у немцев еще больше. Главное — их наступление сорвалось. Ездил в форме, с орденами. Сразу предупреждал, что приехал не с проверками, а для оперативной помощи. Все воспринимали правильно, по деловому. Когда я уезжал, 12 июля началось наше контрнаступление. Наконец мы научились воевать!

Польза от поездки была. Теперь опять за свою лямку. А на фронте даже отдохнул немного.

В Средней Азии с началом войны активизируются басмачи. Думаю, что им сейчас, когда у нас начались успехи, потихоньку помогают англичане. Британия всегда кладет яйца в разные корзины, я это хорошо видел в Баку и потом. Нам тут учиться и учиться. Сразу по приезде мне доложили, что в Туркмении ликвидировали банду, главарь — дезертир, депутат Верховного Совета СССР. Придется докладывать Кобе.[161]

Национальная политика — вещь сложная. И не доверять местным кадрам нельзя, и доверять надо с оглядкой. Но задевать национальные чувства нельзя — их надо с умом использовать.[162]

Говорил с Вячеславом. Спрашиваю, в Сицилии[163] твоя работа. Хоть и спокойный, а послал подальше. Говорит, без тебя тошно. Говорит, Коба тоже подколол Сицилией, спросил, что, мол, это и есть твой второй фронт? Потом очками блеснул, говорит: «Не дадут они нам второго фронта пока мы до Европы не дойдем».

Я говорю, ты знаешь, что на фронте вторым фронтом тушенку называют. Говорит, знаю. И Коба знает.

Я ему говорю, это я Кобе и сказал. Вячеслав спрашивает: «Ну и как он?». Я говорю, выматерился. Вячеслав говорит, ну и правильно. Я и сам матерюсь.

Я говорю: «Не горюй. Мы в этом году Рождество праздновать будем, они нам к Рождеству подарок сделают, еще куда-то высадятся».[164]

Снова послал подальше.

Начинаем рельсовую войну. По линии Пономаренко[165] тоже будут работать. Говорю ему, давай соревноваться. Бурчит. Заср…нец.

Наиболее эффективная диверсионная работа на коммуникациях в немецком тылу (в основном — на железных дорогах) в первый период войны проводилась спецотрядами и группами НКВД СССР. Достаточно напомнить, что из Отдельной мотострелковой бригады особого назначения (ОМСБОН) НКВД СССР вышли «партизанские» командиры Медведев, Ваупшасов, Прокопюк и другие (а вместе с ними — и боевое ядро их спецотрдядов), разведчик и террорист Николай Кузнецов, диверсант Зоя Космодемьянская…

Через переменный состав ОМСБОНа прошло 25 тысяч человек, и это была серьёзная и как минимум неплохо, а нередко и отлично подготовленная сила.

С образованием в 1942 г. ЦШПД его начальник Пономаренко был склонен взять всю зафронтовую диверсионную работу под своё «крыло», сделал упор на партийном руководстве, но у Пономаренко для организации эффективных диверсий попросту не было кадров.

НКВД передавало их ЦШПД, однако — неохотно и ограниченно. Берию, Судоплатова и вообще всех профессионалов можно понять — дилетантизм Пономаренко и его «кадров» не только раздражал, но ещё и мешал делу.

Тем не менее параллелизм сохранялся, как сохранялся и дух соперничества на уровне «верхов». В «низах», даже за линией фронта, некая отчуждённость тоже нередко наблюдалась, но там сама обстановка заставляла людей повседневно взаимодействовать и объединять усилия.

Подписал представление товарищу Сталину на реабилитацию группы авиаспециалистов, отличившихся за ПЕ-2 и ТУ-2. Ходатайствовали Шахурин,[166] Туполев[167] и Мясищев.[168] Жалко, нет Петлякова.[169] Приятно подписывать такие документы, это не расстрельные приговоры Тройки, это не палкой по голове.

В Кремле попалась навстречу Ванда Василевская, была у товарища Сталина.