Николай Пирогов. Страницы жизни великого хирурга - Алексей Сергеевич Киселев
Таким образом, не только руками Пирогова, но и хирургическими инструментами, сделанными под его руководством и при его участии, оперировались русские воины.
* * *
3 марта 1841 г. Конференция донесла попечителю академии генерал-адъютанту графу П. А. Клейнмихелю, что профессор Пирогов вступил в отправление своих обязанностей.
В его обязанности входило самостоятельное заведование всем хирургическим отделением 2-го Военно-сухопутного госпиталя со званием главного врача хирургического отделения. Вместе с тем он назначался профессором госпитальной хирургии, патологической и хирургической анатомии при Медико-хирургической академии.
Это был первый большой госпиталь, в котором началась военно-врачебная деятельность Николая Ивановича Пирогова. Спустя годы в своей речи в Московском университете, произнесенной 24 мая 1881 г. на торжествах, посвященных его полувековой врачебной, научной и общественной деятельности, Николай Иванович охарактеризовал его, как «не что иное, как огромное вместилище госпитальных миазм, пагубных и для больных, и для здоровых организмов»[33].
В хирургическом отделении 2-го Военно-сухопутного госпиталя, отданного «во владение» Пирогову, его встретили муки больных, преступность начальства и, как результат – смерть, смерть… Было от чего прийти в ужас.
Большая часть хирургического отделения, которое вмещало в себя до 1000 кроватей и имело огромные, темные даже днем палаты на 60–100 кроватей, размещалась в главном каменном корпусе на берегу Невы. Вентиляция палат осуществлялась только через длинный коридор, куда открывались их двери, и смрад от ретирадников[34] распространялся по всему отделению. Те палаты отделения, которые находились в отдельных деревянных домах, расположенных во дворе госпиталя, имели лучшую вентиляцию, но сырость в них была неустранимая.
Сердце Пирогова разрывалось от вида молодых, здоровых людей в гангренозном отделении, у которых гангренозные бубоны разрушали всю переднюю брюшную стенку от меркуриальных[35] втираний, которыми до прихода Пирогова их лечил доктор Флорио. Палаты госпиталя были переполнены больными с рожистыми воспалениями, острогнойными отеками и гнойным заражением крови. Пирогов нашел множество больных, требовавших немедленного проведения разных операций, особенно ампутаций и резекций, вскрытия гнойных затеков, глубоких фистул, извлечения секвестров и т. п. Это были все застарелые, запущенные раны у залежавшихся больных в худом госпитале.
В то время одним из методов лечения было наложение фонтанели[36] – образование искусственной раны в подкожной клетчатке, в которой нагноение поддерживалось вложенными инородными телами. Они накладывались обычно на местах прикрепления мышц. Образование фонтанели производилось посредством прижигания каленым железом, при помощи скальпеля, или едкого калия, или еще какого-либо аналогичного вещества. Для поддержания фонтанели в нее вкладывались горошина на нитке или бечева, сплетенная из конопляных нитей, которые ежедневно протягивались или менялись, очищая рану от гноя. Вложенная в рану бечева называлась «заволокой» и вводилась специальной заволочной иглой. Такие методы лечения в русской военной медицине восходили к седой старине. В то время наложение фонтанели называлось «жежением», т. е. прижиганием[37].
Так лечились хронические, не поддающиеся лечению болезни, и не только такие общие заболевания, как туберкулез, хронические катары легких, эмфизема, но также и глаукома, глухота, в надежде, что застарелая болезнь сможет покинуть организм больного человека через проложенную фонтанель с помощью заволоки. Пирогов возмущался, видя, как некоторые недобросовестные врачи и фельдшера месяцами «лечат» больных фонтанелями и заволоками, часто применяя такое сомнительное лечение для выкачивания денег у пациентов[38].
Спустя много лет Пирогов в предисловии в работе И. В. Бертенсона, посвященной военным лазаретам, вновь с ужасом вспоминает те дни, когда он стал руководить хирургической клиникой в Петербурге. Он пишет: «Кто не видел собственными глазами, что значит лечение… в госпитале, устроенном по старой коридорной системе, тот, верно, не поверит в настоящее время, что 30 лет назад я застал во 2-м Военно-сухопутном госпитале целые палаты с больными, страдающими омертвениями всех возможных видов (дифтеритическими, цинготными, фунгозными) целой передней стенки живота и пр.; кровотечения, пиемия и септикемия принадлежали тогда к повседневным явлениям. И это случалось у молодых, здоровых и крепко сложенных гвардейцев»[39].
Для проведения операций и перевязок не было ни одного подходящего помещения. Тряпки под припарки и компрессы переносились фельдшерами без зазрения совести от ран одного больного к другому. Лекарства, отпускавшиеся из госпитальной аптеки, были похожи, по словам Пирогова, на что угодно, только не на лекарства. Вместо хинина аптекой выдавалась обыкновенная бычья желчь, вместо рыбьего жира – какое-то иноземное масло. Хлеб и вся провизия, отпускавшиеся на госпитальных больных, были ниже всякой критики.
«Воровство было не ночное, а дневное». Госпитальное начальство не стеснялось и воровало в открытую и проигрывало в карты по нескольку сотен рублей ежедневно. Подрядчики на виду у всех развозили по домам членов госпитальной конторы мясо и другие казенные продукты. Аптекарь продавал на сторону лекарственные запасы. Одновременно со всем этим в госпитале имела место странная, если не сказать преступная, бережливость. В особые камеры, расположенные возле госпитальных палат, велено было складывать отработанный после перевязок материал: грязные тряпки, снятые с ран. Оказывается, с возмущением вспоминает Николай Иванович, госпитальное начальство их продавало!
Этой преступной бережливости и воровству сопутствовала и преступная небрежность, из-за которой, как сообщал Пирогов в одном из своих рапортов, больные целыми днями оставались без лекарств. Ему пеняли за большие издержки йодной настойки и предписывали «приостановить ее употребление».
С таким безобразием, какое увидел Пирогов во 2-м Военно-сухопутном госпитале, ни в Московском, ни в Дерптском университетах ему не приходилось встречаться. Он вынужден был тратить свои силы в неравной борьбе: не кучка преступников была перед ним – весь уклад тогдашней российской жизни.
Как тут не вспомнить Н. В. Гоголя, вложившего в уста одного из своих персонажей бессмертного «Ревизора» – попечителя богоугодных заведений Артемия Филипповича Земляники – такие «восхитительные» чиновничьи перлы: «Чем ближе к натуре, тем лучше – лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет» и «С тех пор, как я принял начальство – может быть, вам покажется даже невероятным, – все, как мухи, выздоравливают».
Надо заметить, что первое представление «Ревизора» состоялось в Петербурге 19 апреля 1836 г., т. е. за несколько лет до прихода Пирогова на работу в Петербург во 2-й Военно-сухопутный госпиталь. Это позволяет сделать неутешительный вывод, что, к сожалению, даже такие выдающиеся литературные и театральные произведения, как «Ревизор», мало оказывают влияния на социальные и нравственные стороны общественной жизни.
Н. И. Пирогов тут же, не откладывая, принялся, по его выражению, «с немецким усердием» за лечение и оперирование запущенных больных, не обращая внимания на
