Объяснение в любви - Валентина Михайловна Леонтьева
Переодеться я уже не успевала. Раздались звонки в студии, на камере загорелся красный глазок. От волнения вместо того, чтобы спрятать за спину забинтованную правую руку, я заложила здоровую левую, а правой начала жестикулировать. На повязке стало проступать красное пятно. Через несколько минут в дикторской раздался телефонный звонок. К телефону подошла Аза Лихитченко, юмора ей не занимать, на вопрос моего мужа: «Что с Валентиной?» — она ответила: «Ничего особенного, ее медведь покусал». С той стороны провода последовала реплика, не знаю, был это юмор или волнение: «Но он не взбесился?»
Передача шла уже, кажется, полчаса, когда я снова почувствовала острую боль. В моих паузах, когда согласно сценарию вопросы викторины задавали Лиза и Вольфганг, мне делали обезболивающие уколы и меняли повязки. К концу передачи, а длилась она два с половиной часа, у меня уже просто не ворочался язык — от атропина во рту пересохло. В первом часу ночи меня повезли во Вторую городскую больницу. Хмурая женщина-хирург сказала: «Будем накладывать швы!» А я как собака, которая знает, какую надо съесть травку, чтобы не заболеть, умоляла: «Не надо зашивать!» — «Это вы на телевидении командуйте!» — оборвала меня хирург.
Ночь я провела дома, боль была дикая, к утру рука распухла. Меня повезли в Институт скорой помощи имени Склифосовского. Хирурги меня не узнали, видно, я на себя не была похожа. «Вы что, в цирке работаете?» Сил рассказать, как это произошло, у меня не было, и я молча кивнула головой. А когда стали заполнять историю болезни и выяснили, что я с телевидения, еще и отругали за неуместные шутки.
На следующий день ко мне пришли дрессировщики: «Посмотрите, как мы все искусаны медведем!» — «Зачем вы мне это показываете?» — «Мы ведь живы-здоровы, он не бешеный, напишите заявление, что его не надо усыплять. Пожалуйста, напишите!» — «Я левой рукой не умею». (А правая лежала в гипсе, как в люльке.) Дрессировщики сами написали заявление, а я кое-как расписалась. Оказывается, испытательный срок для медведя — двадцать дней, если по его истечении он откажется пить, значит, взбесился. Может быть, он и ныне здравствует, этот медведь. Как же возмущался хирург Попов: «Кто во Второй городской мог забыть азбучную истину — рваные грязные раны никогда не зашиваются!»
После этого инцидента на телевидении издали приказ, запрещающий привозить в студию животных. Правда, действовал он недолго, о нем быстро забыли, и на одной из передач льву Пуршу удалось загнать осветителя на балкон.
А у меня в память о гималайском медведе с белой чайкой на груди остались на руке отметины от его клыков и… приказ директора студии, в котором были слова: «За проявленное мужество…»
СОЛОВЕЙ, СОЛОВЕЙ, ПТАШЕЧКА!
Не знаю, какой это был по счету «Голубой огонек». В нем принимали участие все дикторы: Нина Кондратова, Анна Шилова, Людмила Соколова, я и Игорь Кириллов. Игорь был в вечернем костюме, а нам сшили концертные платья, разные по цвету и фасону. Шла репетиция, каждый по-своему создавал праздничное настроение, я же нафантазировала, что впервые еду на бал. «Огонек» начинался песней, которую мы все пели под фонограмму, записанную, увы, не нами. Были у каждого и сольные куплеты. И когда после многих неудачных попыток мы все-таки овладели техникой синхронного пения под чужую фонограмму, то как-то забыли, что она чужая. Ведь и не подозревали тогда, во что выльется эта так понравившаяся нам невинная затея.
Репетиция длилась всю ночь, мы устали и то и дело поглядывали вокруг, думая, где бы найти укромный уголок, чтобы немного подремать. Но на помощь приходил неунывающий Игорь и творил с нами чудо. Он принимался рассказывать смешные истории, пародировал кого-то из нас, приплясывал, и разгонял нашу усталость.
А в самый критический момент вдруг раздалась его команда: «Становись! На первый-второй рассчитайся! Шагом ма-а-арш!»
Мы скорее всего от неожиданности безропотно подчинились Игорю, а он, возглавив наше шествие, повел нас по центральному неосвещенному коридору. И вот новая команда: «Запевай!» — «Соловей, соловей, пташечка…» — дружно подхватили мы вслед за нашим запевалой. Здесь уже никакой фонограммы не было. Бодрые, веселые, жизнерадостные, маршируя под песню в вечерних платьях, вернулись мы в студию, к общему изумлению всех, кто находился там и в аппаратной. Откуда Игорь брал силы, до сих пор понять не могу.
Помню, как на том же «Огоньке», но уже не на репетиции, а в эфире случился со мной казус. Пол в студии был выложен квадратами из стекла. Туфли в то время носили на очень тоненьких шпильках. И вот в самый неподходящий момент (впрочем, подходящего быть не могло) я вдруг чувствую, как металлическая набойка каблука намертво врезается в узкую щель между стеклянными квадратами… Мгновенно понимаю, что прикована, что туфлю мне уже не вытащить. Медлить нельзя. Хорошо, платье было длинное, и вот я в одной туфле, стараясь не хромать, веду дальше «Огонек», перехожу из одной мизансцены в другую. А застрявшая туфля так и «вела себя вызывающе» до конца передачи. Задала я работу операторам — им все время приходилось следить, чтобы туфля не попала в кадр.
ХОРОВОД ВОКРУГ ТЕЛЕВИЗОРА
В один из первомайских праздников было принято предложение программной редакции: в течение всего дня предварять передачи интермедиями. Для ведения пригласили Бориса Петровича Чиркова. А мы с Аней Шиловой были его помощницами. Общий сюжет всех интермедий был, мягко говоря, незатейлив, сегодня мы бы сказали, что это «рояль в кустах» (это когда он совершенно случайно появляется там, где появиться не может).
Письменный стол, за которым сидел Борис Петрович, был завален папками с текстами передач, и, конечно, в нужный момент пропадала та, с которой пришло время выходить в эфир. В общем-то подобные конферансы вряд ли могут претендовать
