Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Берд Кай

Раби впоследствии высказал догадку, что Роберт «так и не сложился в однородную личность. Это бывает со многими людьми, но гораздо чаще происходит — из-за их положения — с блистающими умом евреями. С такими гигантскими способностями в разных сферах ему трудно было сделать выбор. Он хотел всего на свете. Роберт очень напоминает мне одного друга детства, ставшего юристом, о котором кто-то сказал: “Ему хочется одновременно стать во главе и Рыцарей Колумба, и Бней-Брит”. Видит Бог, я не самый простой человек, но по сравнению с Оппенгеймером я весьма и весьма прост».

Раби любил Роберта, но не стеснялся подшучивать над ним в компании ради эпатажа: «Кто такой Оппенгеймер? Избалованный еврейский мальчик из Нью-Йорка». Раби считал, что повидал немало таких типов на своем веку. «Он происходил из восточногерманских евреев, привыкших чтить немецкую культуру выше своей. Причину нетрудно увидеть — достаточно посмотреть на всех этих польских евреев-иммигрантов с их невежественными ритуалами». Раби находил удивительным, что многие из почти целиком ассимилированных немецких евреев тем не менее не могли себя заставить отказаться от своей идентичности. Двери-то перед ними открывались, но заходили в них далеко не все. «Даже в Библии, — говорил Раби, — Бог жалуется на их упрямство». По мнению Раби, Оппенгеймер тоже испытывал душевный конфликт, однако с той, возможно, разницей, что упрямился подсознательно. «Я не знаю, считал ли он себя евреем, — вспоминал Раби много лет спустя. — Мне кажется, что в своих фантазиях он видел себя гоем. Помню, я однажды сказал ему, что христианская религия вызывает у меня недоумение — удивительная смесь кровопролития и доброты. Он ответил, что как раз это его и привлекает».

Раби так и не признался Оппенгеймеру в том, что думал о его двойственной натуре: «Я не считал нужным говорить ему подобные вещи. <…> Человека невозможно изменить, перемены должны приходить изнутри». Просто Раби казалось, что он понимал друга лучше, чем тот сам понимал себя. «Что бы ни говорили об Оппенгеймере, белым англосаксонским протестантом он не был».

Несмотря на различия в характерах, между Раби и Оппенгеймером сложились близкие отношения. «Я никогда не был в его лиге, — сказал позже Раби. — Никогда не встречал человека умнее его». И все же сам Раби несомненно обладал не менее блестящим умом. Всего за несколько лет его эксперименты в лаборатории молекулярных пучков Колумбийского университета дали богатые плоды в целом ряде областей физики и химии. Под стать Оппенгеймеру он был скверным практиком; из-за своей неуклюжести Раби часто поручал проведение опытов другим. Зато его отличала необъяснимая способность придумывать опыты, дающие нужные результаты, — возможно, потому что во время поездки в Цюрих он, в отличие от многих других экспериментаторов, приобрел уверенное понимание теории. «Раби был великим экспериментатором, — вспоминал студент Оппенгеймера Уэндел Ферри. — И в теории тоже был не промах». В элитарном мире физики Раби считался глубоким мыслителем, а Оппенгеймер — великим синтезатором идей. Вдвоем они были неподражаемы.

Их дружба не ограничивалась физикой. Раби разделял интерес Оппенгеймера к философии, религии и искусству. «Мы ощущали родство душ», — говорил Раби. Их дружба, закалившись в молодые годы, пережила долгие периоды разлуки. «Мы начинали с того, на чем закончили в прошлый раз», — вспоминал Раби. Роберт особенно высоко ценил прямоту друга. «Меня, кстати, не смущала его манера поведения, — отзывался о нем Раби. — Я никогда ему не льстил и всегда был с ним честен». Оппенгеймер действовал на него «стимулирующе, очень стимулирующе». Много лет и особенно в те времена, когда Оппенгеймер отпугивал большинство людей в своем окружении, Раби, вероятно, оставался единственным человеком, способным прямо высказать ему упрек, когда тот вел себя глупо. На склоне жизни Раби признался: «Оппенгеймер очень много для меня значил. Мне недостает его».

В Цюрихе Раби знал, что его друг упорно работает над довольно сложной задачей расчета степени проницаемости звездной поверхности для внутреннего излучения, однако Роберт скрывал свою работу под «маской легкой беззаботности». В кругу друзей он избегал говорить о физике и возбуждался, только когда речь заходила об Америке. Молодой швейцарский физик Феликс Блох, побывав в цюрихской квартире Роберта, увидел на диване прекрасный коврик, сотканный индейцами навахо, и похвалил его. Это побудило Роберта пуститься в пространные рассуждения о достоинствах Америки. «Глубину любви Оппенгеймера к его родине невозможно было не заметить, — отзывался Блох. — Эта привязанность была всем очевидна». Роберт мог также часами говорить о литературе, «особенно о классике индуизма и заумных писателях Запада». Паули в шутку говорил Раби, что Оппенгеймер, «похоже, считает физику досугом, а психоанализ — истинным призванием».

Друзьям Роберт представлялся хрупким физически, но сильным своим умом. Он непрерывно курил и грыз ногти. «Я провел с Паули, — вспоминал он впоследствии, — действительно очень хорошее время. Однако я сильно заболел, и мне пришлось на время уехать. Меня попросили не заниматься физикой». После шестинедельного отдыха вялотекущий туберкулез перешел в стадию ремиссии. Оппенгеймер вернулся в Цюрих и принялся за работу с прежним рвением.

К тому времени когда Роберт покинул Цюрих в июне 1929 года, чтобы вернуться в Америку, он заработал высокую международную репутацию блестящего физика-теоретика. С 1926 по 1929 год он опубликовал 16 научных работ — удивительный результат для любого ученого. Роберт упустил по молодости первую волну квантовой физики 1925–1926 годов, зато под началом Вольфганга Паули успел оседлать вторую. Он первым среди физиков разобрался в природе непрерывных волновых функций. Его наиболее оригинальной работой, по мнению физика Роберта Сербера, была теория автоэлектронной эмиссии, позволившая ему изучать испускание электронов с поверхности металлов под воздействием очень сильного поля. В эти годы он также достиг прорыва в расчетах коэффициента поглощения рентгеновских лучей и упругого и неупругого рассеяния электронов.

Что конкретно дали эти открытия человечеству? Какой бы заумью ни казалась квантовая физика тогдашним и нынешним обывателям, она все же помогает объяснить наш физический мир. Физик Ричард Фейнман однажды заметил: «[Квантовая механика] дает совершенно абсурдное с точки зрения здравого смысла описание Природы. И оно полностью соответствует эксперименту. Так что надеюсь, вы сможете принять Природу такой, как она есть — абсурдной». Квантовая механика изучает то, чего нет, позволяя в то же время делать правильные выводы. Она реально работает. В последующие десятилетия квантовая физика откроет путь для целого ряда практических изобретений, определяющих суть нынешнего цифрового века, в том числе современного персонального компьютера, ядерной энергетики, генной инженерии и лазерных технологий (благодаря которым у нас есть такие потребительские товары, как проигрыватели компакт-дисков и считыватели штрихкода, используемые всеми супермаркетами). Хотя молодой Оппенгеймер увлекался квантовой физикой из любви к ее абстрактной красоте, она все же была теорией, призванной произвести революцию в отношениях человека с окружающим миром.

Глава шестая. «Оппи»

Мне кажется, что мир, в котором нам предстоит жить ближайшие тридцать лет, будет довольно беспокойным и жестоким. Не думаю, что в нем будет много места для выбора, быть ли внутри или вне его.

Пребывание Роберта в Цюрихе было продуктивным, вдохновляющим, однако, как всегда, с наступлением лета его потянуло к радостному возбуждению и оздоровляющему покою «Перро Калиенте». Его жизнь вошла в ритм: за периодами напряженного умственного труда, граничащего с изнеможением, следовал месяц или больше восстановления сил и конных прогулок в горы Сангре-де-Кристо.