Моя Наша жизнь - Нина Фонштейн
Легко было объявить, что я ухожу, но мне даже не виделось, как я могу найти работу. После защиты мне часто думалось о переходе в научную организацию, в среду исследователей, научных сотрудников. Однако, хоть на заводе я считалась всего ведущим инженером, но с надбавкой в 50 рублей за кандидатскую степень и заводскими премиями я получала больше, чем старший научный сотрудник в любом институте. При моей фамилии и беспартийности найти подобающее место и зарплату было сильно непросто, однако везенье и совпаденья помогли, и я с конца марта начала работать в Московском вечернем металлургическом институте.
Мы с заведующим кафедрой Константином Захаровичем Шепеляковским оба пришли в институт с заводов. Остальные преподаватели даже не подозревали, что такое промышленность, читали лекции по пожелтевшим кажущимся довоенными конспектам, мысль о каких бы то ни было инновациях была им странна и чужда.
Я периодически заезжала на Эмитрон, продолжала там некие эксперименты. Однажды во время моего визита в комнату моей бывшей группы позвонил Иофис:
– А что, Нина Михайловна боится, что уже и не пройдет в двери моего кабинета? Пусть заходит.
Мы встретились, как будто не было ссоры и моего хлопанья дверью. После сравнения Иофиса с преподавателями кафедры МВМИ мне стало стыдно, что я отказала в помощи человеку, на котором держится многопрофильный завод и которому просто некогда записывать и зарисовывать то, что он придумал и продумал.
Все началось снова и потребовало еще пару лет.
Когда дело приблизилось к финишу, Наум Абрамович приходил к нам домой (благо мы жили симметрично близко по обе стороны Ломоносовского проспекта) и часами задавал сам себе вопросы и спорил со мной насчет ответов.
Когда он дошел до защиты, ему было 60 лет. Не утверждаю, что помню все детали защиты, но речь Федорова, тогдашнего заместителя министра электронной промышленности, приехавшего поддержать Иофиса, врезалась в память навсегда.
– Я знаю Наума Абрамовича более 30 лет. И, пожалуйста, представьте, что он, при его фамилии (он сказал это с откровенным нажимом), стал главным инженером и им оставался (при всех известных вам перипетиях) с двадцати девяти лет лет. И всегда он брался за новые задачи и выполнял их. В войну он наладил выпуск радиоприемников, потом радиоламп к ним, первым взялся за производство полупроводников, потом лазеров. Все передовое, где он достигал успеха, передавали другим производствам, а перед ним ставили новые задачи или он сам придумывал их.
Наум Абрамович (слева) получает очередной диплом.
Наум Абрамович умер в 2010 на 98-м году жизни, посвятив последние 30 лет новым направлениям в медицине, в частности применению фианитов в офтальмологии. Работая с кардиологами, создал (и довел до промышленного производства) оригинальные искусственные клапаны сердца, инициировав создание экспериментально-производственного предприятия Роскардиоинвест, где был научным руководителем. Знаю, что клапаны МИКС (Московский искусственный клапан сердца) имплантированы многим десяткам тысяч человек.
Пока мы были в Москве, контактировали часто, позже навещали его и из Штатов. Каждый раз Наум Абрамович удивлял нас отличной памятью на имена и даты, широкой эрудицией, как всегда подшучивал над другими и над собой.
И я рада, что мне удалось помочь этому выдающемуся человеку преодолеть одну из ступенек важного для него самоутверждения.
Болгария и Марк Розовский
Часто жизнь сталкивала меня с широко известными людьми совершенно случайным образом.
В 1970-м в шумной компании познакомилась в командировке в Ленинград с Сашей (Самуилом) Лурье, тогда начальником отдела прозы журнала «Нева», позже с известным эссеистом, с которым изредка виделись в России (забегада в редакцию «Невы», когда бывала в Лениграде»), а когда возникла электронная почта, поддерживали эпистолярный контакт до его смерти. После нашего отъезда видеться не удавалось, но Саша ухитрялся пересылать его острые книги «Железный бульвар», «Такой способ понимать», «Нечто и взгляд», всегда с самыми теплыми надписями, или я скачивала их с Интернета как «Архипелаг Гуляк», «Листки перекидного», «Муравейник».
В марте 1974-го мое место в самолете в Ереван оказалось рядом с Александром Пумпянским, будущим главным редактором журнала «Новое время», тогда ответственным секретарем «Комсомольской правды». Уже посадив в самолет, нас долго не отправляли. Мы разговорились, Александр нервничал, потому что его друзья в Ереване готовили к его приезду любимый хаш. Через несколько дней мы опять встретились в Цохкадзоре и продолжали контактировать в Москве.
В 1967-м каким-то образом получилось, что меня послали в Болгарию, одну с «Эмитрона». Не было никаких объявлений, никто не собирал заявлений. Просто сказали оформлять паспорт и сдать деньги. Наверно, так попало по разнарядке. Как позже шутил про разнарядки Павел Лазарев, биолог из Пущино (в то время уже венчурный капиталист из Сан-Франциско):
– Допустим, по разнарядке нужна доярка, окончившая техникум, с двумя детьми и непьющим мужем. Конкурса быть не может. Таких всего одна.
Мне повезло, и я оказалась такой незаменимой дояркой. На всю оставшуюся жизнь сохранилось впечатление, что все болгары – красавцы. Было видно, что они очень неплохо относятся к русским, однако постепенно прорезалось:
– Мы любим Россию, помним про Шипку, но зачем на каждом заборе и большом здании напоминать, что Болгария и СССР – братья навек, что СССР – …?
Ехали параллельно несколько групп из разных республик Союза. В Софии были общие встречи, и в одной из групп я увидела широко известного любителям КВН Алика Аксельрода, который многие годы возглавлял команду медицинского института, уступив позже свое капитанство Грише Горину. Он был в неизменном обществе какого-то парня. Когда разговорились, обозначив общих знакомых, я спросила:
– А этот тоже? (Имелась в виду причастность к лицам общего круга).
Алик ответил:
– Еще больше. Это Марк Розовский.
Действительно, хоть его тогда еще не показывали по телевизору, имя было уже широко известно. Мое знакомство с Марком началось с его обиды, потому что мне в голову пришел его недавний фельетон в «Литературке ««С кого вы пишете балеты?». Оказалось, что я попала в больную точку, потому что большую часть им предлагаемого не печатали, как потом и не ставили в театрах, выбирая самое беззлобное и, на его взгляд, самое безликое.
Поездка была длиной в две недели, и мы подружились, много разговаривали. При легком подпитии Марку нравилось эпатировать окружающих, появляясь, например, без рубашки с завернутыми наполовину джинсами в самом центре Софии. При этом он грозил:
– Если вам за меня стыдно, вы не мои люди.
В международном молодежном лагере в Приморско праздновали День Нептуна. В бальный зал нельзя было войти, не «сыграв» свой костюм. Марк
