Вениамин Каверин - Освещенные окна

Вспоминать - необыкновенно интересное занятие, и, расставшись с Николаем Николаевичем, который из деликатности не признался, что его утомил наш длинный разговор, я лег в постель - и не уснул.

Точно что-то ожило, затрепетало во мне - и клубок воспоминаний стал разматываться свободно, легко, будто он наконец дождался своего часа. На другой день нам с Николаем Николаевичем предстояла прогулка по городу - и я вообразил эту прогулку, но не в 1970 году...

Холодно, зима, снег похрустывает и искрится под ногами. Двенадцатилетний гимназист, подняв воротник шинели, идет вдоль Привокзальной, мимо заборов и маленьких домиков служащих железной дороги. Справа - одинаковые двухэтажные казармы Иркутского полка, длинные здания полкового склада. За складом - пустырь, с которого Сергей Исаевич Уточкин в 1912 году совершал полеты. Не знаю, почему я не был на этих полетах, о которых говорил весь город. Но мне помнится жаркий день, наш садик во дворе. Круглая тень яблони лежит у моих ног и становится все короче... Я читаю "Дворянское гнездо", букашка ползет вдоль страницы, на которой Лиза в белом платье, со свечой в руке идет по комнатам темного дома, не зная, что в саду ее ждет Лаврецкий. И вдруг в это оцепенение, в расплавленность летнего дня врывается переполох, смятенье, суматоха.

- Летит, летит! - кричали со всех сторон. Нянька выбежала с черного хода с ведром, в подоткнутой юбке, и замерла, подняв голову и крестясь. Все остановилось. Только что неоткуда было ждать чудес, только что по Гоголевской битюг протащил тяжело нагруженную телегу. Только что все было неразрывно связано, приковано друг к другу.

Все перемешалось. Тяжелая громада, состоявшая из двух плоскостей, пересекавших длинный ящик, похожий на гроб, выплыла откуда-то со стороны вокзала и, шумно работая, направилась к самому высокому в Пскове семиэтажному дому. Она двигалась степенно, не торопясь и как бы не обращая внимания на расступившееся перед ней небо. Она была похожа на взлетевший геометрический чертеж, но чем-то и на протащившуюся мимо дома телегу -может быть, колесами, висящими под ней как-то нелепо и праздно.

...Двенадцатилетний гимназист идет по городу, подняв воротник шинели. Холодно, воротник легонько трет замерзшие уши. Это приятно, но время от времени все же приходится снимать перчатки и мять уши руками. Шарфа нет, отец приучил сыновей ходить по-военному, без шарфа. Гимназист идет и думает. О чем? Не все ли равно?

Городская тюрьма, большое грязное здание за высоким забором. У ворот -полосатая будка. Усатый часовой выглянул из нее и сказал барышне, стоявшей на панели: "Проходите, сударыня". Но она не ушла. Начальник этой тюрьмы -полковник Чернелиовский. Говорят, что это не тюрьма, а "каторжный централ". Что такое централ? Почему каторжный? Ведь каторга - в Сибири?

...Двенадцатилетний гимназист идет по городу и трет, трет застывшие уши. Как бы не отморозить! Павлик Спасоклинский пришел в гимназию с отмороженными ушами, к большой перемене они у него стали огромные, розово-красные. Он смеялся, болтал головой и говорил, что не больно, но классный наставник Бекаревич сказал, что уши могут отвалиться, и отправил Павлика домой.

...Это было поразительно, что, когда у Павлика умерла мать и он, громко плача, убежал из дома, Столяров и Юпашевский дразнили его. Стало быть, им казалось, что стыдно плакать, даже если умирает мать?

...Синеет, голубеет. Снег поблескивает под ногами, синий, вечерний, голубой.

...Кто такие эсеры? В прошлом году вот здесь, возле тюрьмы, эсер Фалевич застрелил жандармского полковника Бородулина.

Потом я узнал, что наша домохозяйка Бабаева - родная сестра Фалевича. Она была лет на двадцать моложе своего мужа, но тоже уже седая, с гладко зачесанными поблескивающими волосами, и всегда такая же неестественно красная, как ее муж. Может быть, они пили? "Это был ужас",- все повторяла она. Меня поразило, что, рассказывая о брате, она улыбалась. Стало быть, прошедшее, даже самое страшное, чем-то приятно? Чем? Тем, что оно отлетело, миновалось, ушло? Тем, что сестре Фалевича больше никогда не придется бежать ночью по городу, не помня себя, оставив дома лежавшую в обмороке мать? Тем, что не повторится грубый окрик городового, больно толкнувшего ее в грудь, когда, сама не зная зачем, она хотела пробраться к месту убийства?

...Дом предводителя дворянства на Кохановском бульваре: у дворянства был свой предводитель, как у дикарей в романах Густава Эмара...

...Вот и Летний сад и домик цветовода Гуляева, а налево - Застенная, вдоль запорошенной снегом, озябшей крепостной стены. Летом здесь все по-другому: у входа -толпа, в кассе покупают билеты, на круглых будках -афиши, приезжий драматический театр дает спектакли. У Гуляева покупают цветы, чтобы бросать их на сцену, под ноги артистов, сторожа ловят мальчишек, которые перелезают через невысокую обветшалую стену.

...На Сергиевской замерзший гимназист останавливается перед бревенчатым срубом. Сруб - розовый, облупившийся, по-деревенски маленький, покрытый зеленой железной крышей. Это - дом Назимова. Между окон - доска: "Здесь временно проживал А. С. Пушкин".

...Кадетский корпус на той стороне, за толстой красивой железной решеткой. Говорят, что в честь императора Николая Первого он перестроен в форме буквы Н. В этом мог убедиться Уточкин, если у него было время, чтобы взглянуть на кадетский корпус, когда он пролетал над ним. Два длинных параллельных здания соединены третьим, коротким - это черточка в букве Н. Всегда свежеокрашенная сторожевая будка у ворот означала римскую цифру I.

Я любил смотреть, как на плацу маршируют кадеты. Фельдфебель командовал хрипло, самозабвенно, колонна шла, отбивая шаг, и когда раздавалось протяжное: "Кру-у..." - все еще шла, хотя вот-вот должна была с размаху врезаться в решетку... "Гом!" -радостно кричал фельдфебель, и, строго держа равнение, колонна делала полный поворот.

...В стройной красной кирпичной кирхе на Сергиевской зажигается свет, начинается служба. Я был в кирхе несколько раз, и мне понравилось лютеранское богослужение. Молиться можно было сидя за партами: пастор одевался скромно, во всем была простота, с которой странно не связывалась музыка органа. Мне казалось, что эта торжественная музыка и была богом, которому молились лютеране.

...Люся из магазина "Эврика" перебежала дорогу - и в булочную, кокетливо запахнув жакетку! Сейчас выйдет с парой горячих саек для хозяина, про которого говорили, что он "ни одной не пропустит". Не совсем было ясно, что значит "не пропустит" и вообще как он мог "пропустить", например, Люсю, если она работает в его магазине? Впрочем, я догадывался, что это значит.