Анри Труайя - Александр I

Эти принципы, высказанные с твердостью и убежденностью, задевают Александра – читателя Монтескье и Вольтера, но удовлетворяют в нем наследника русской короны. Не переставая превозносить республиканские принципы, он ни на мгновение не забывает, что он монарх милостью Божьей и никому не обязан отчетом. Он любит свободу, но любит ее как тему для беседы, которую можно развивать до бесконечности, как мечту, прекрасную, но недостижимую. Через несколько лет князь Чарторыйский скажет о нем: «Он охотно согласился бы дать свободу всему миру при условии, что все добровольно станут подчиняться исключительно его воле».

Впрочем, и другие члены Негласного комитета, рассуждая о государственных преобразованиях, считали, что реформы должны исходить от царя и осуществляться под его контролем и его железной рукой. Вытащив на свет записку, некогда составленную Безбородко, Строганов цитирует ее Александру с явным одобрением: «Россия должна быть государством самодержавным. Малейшее ослабление самодержавия повлекло бы за собой отторжение многих провинций, ослабление государства и бесчисленные народные бедствия». Несмотря на сдержанность, налагаемую почти религиозным благоговением перед царем, помазанником Божьим, символом национального единства, советники Александра пытаются облегчить хотя бы частичными мерами участь своих современников. Результативности их работы препятствуют постоянные повороты на 180° их монарха, не желающего сегодня обнародовать решения, принятые накануне. Можно подумать, что недостаток прямоты в его характере оборачивается страхом перейти от слов к делу. Ему равно претит как твердо произнести «да» или «нет», так и без колебаний поставить подпись под каким-нибудь документом. Он предпочитает недоговоренность, неопределенность как чувств, так и мыслей.

Все же несколько практических решений рождается в результате этих бесконечных ночных словопрений. Указ от 8 сентября 1802 года определяет новые полномочия Сената: право представления императорских указов, контроль за деятельностью министерств, а также исполнение функций Верховного суда. Это высокое собрание должно быть, по мысли Александра, независимым органом. Поэтому он недоволен, когда читает традиционную формулу в принесенном ему на подпись указе: «Указ нашему Сенату». «Как нашему?! – негодует он. – Сенат – священный хранитель законов. Он учрежден, чтобы нас просвещать и нами управлять; он – не наш. Он – Сенат империи!» Это демонстративное возмущение Его Величества производит сильное впечатление на царедворцев, в который раз подтверждая его редкостный актерский дар.

Высочайший манифест, опубликованный в тот же день, что и декрет о реформе Сената, учреждает восемь министерств, преобразованных из коллегий, существовавших со времен Петра Великого. Семь министерских портфелей доверены бывшим сподвижникам Екатерины, хотя они и не пользуются уважением Александра. Об одном из них, П. В. Завадовском, ставшем министром просвещения, царь говорит: «Он ничтожество, и сделан министром для того, чтобы не кричал, что отовсюду исключен». Восьмой портфель – министра внутренних дел – получает Кочубей, единственный из кружка; трое других членов Негласного комитета довольствуются постами товарищей министра. Воздав, таким образом, почести ископаемым прошлого царствования, Александр, изменчивый и ускользающий, надеется обезоружить их и обезвредить себя от их критических выпадов, реальное управление делами поручить своим молодым друзьям, а позже мягко избавиться от этих почтенных и бездарных старцев. Такой образ действий, этот вечный выбор между волком, козой и капустой беспокоит Строганова, и он пишет: «Не могу не отметить, как расплывчаты идеи нашего молодого императора». А Воронцов, со своей стороны, замечает: «Кочубей несколько поражен беспорядочностью проектов императора. У него нет определенного плана, он как бы стучится во все двери сразу, не зная толком, что следует делать».

Проведена также реформа системы народного просвещения. Россия разделена на шесть учебных округов, каждый со своим университетом, гимназиями, училищами. Однако Александр противится созданию военных школ в провинции, как и подготовке офицеров в лицеях, ибо хочет, чтобы воспитание будущих командиров происходило в Петербурге, у него на глазах. Как всегда, Александр колеблется между нововведениями и традициями, между побуждением идти вперед по пути прогресса и ревнивым страхом лишиться хотя бы крупицы своей власти.

Основная проблема, стоящая перед царем, – глубокая реформа общества и, главное, института крепостного права. Крепостные составляют восемь десятых[17] русского населения. Конечно, это не рабство в полном смысле слова, поскольку крестьяне, хоть и прикрепленные к земле, веками сохраняли автономию крестьянской общины. Но они не имеют никаких гражданских прав и отданы полностью во власть помещика. Они – человеческий скот, который обеспечивает благосостояние своих хозяев. Помещик может продать крестьян с землей, отдать на военную службу на двадцать пять лет, по своему капризу наказывать, женить или выдавать замуж. Ему запрещено лишь убивать их. Со времен Петра Великого крестьянин составляет новую единицу для взимания налогов – «ревизскую душу». Лучший подарок, какой государь может сделать верным слугам трона, это «пакет» ревизских душ, населяющих какой-нибудь уголок его империи. Екатерина II раздала фаворитам 800 тысяч душ, Павел I за четыре года – 115 тысяч. Огромные владения, заключающиеся в земле и крепостных, были созданы таким образом вдали от столицы. Крупный помещик очень редко посещает свои земли, ничего не знает о положении своих мужиков, а ведение дел поручает управляющим, которые далеко не всегда живут в поместьях. В большинстве случаев землепашцы обрабатывают землю кое-как, неумело и лениво. 1500 земельных собственников владеют третьей частью всех крепостных России, каждый – примерно 2500 душ. За этими земельными магнатами идут 2000 средних помещиков, на каждого из которых приходится около 700 душ. 17 тысяч мелких помещиков довольствуются каждый всего двумя сотнями душ и скромно живут в провинции. В самом низу этой лестницы находятся около 200 тысяч дворян, увязших в долгах и влачащих жалкое существование на клочке земли с горсткой голодных крестьян. Однако эти помещики, какими бы нищими они ни были, ни за что не причисляют себя к той же человеческой разновидности, к которой принадлежат крепостные. Дворяне, одетые по европейской моде, живут в эпоху царя Александра I, крестьяне, едва прикрытые лохмотьями, – в эпоху царя Петра Великого. Их разделяет непроходимая пропасть. Они находятся на двух противоположных социальных полюсах, их объединяют язык, на котором они объясняются, и религия, обряды которой они выполняют, но даже мелкопоместные дворяне лучше говорят по-французски, чем по-русски. На практике счастье крестьянина зависит от характера и состояния его владельца. При добром барине крестьянин является как бы членом многочисленной семьи и защищен от неожиданных ударов судьбы, прежде всего от голода. При жестоком хозяине, наоборот, непосильная барщина и телесные наказания превращают его жизнь в ад. Самое жалкое положение занимает дворня. Дворовые в отличие от крестьян живут рядом со своим барином и напрямую зависят от его настроений. В домах крупных помещиков много челяди. Среди слуг и служанок царят лень, пьянство, разврат. Их продают, покупают, меняют, проигрывают в карты. Газеты печатают объявления такого рода: «Продается повар, девушка, умеющая шить, старый шкаф».