Чайковский - Василий Берг
Музыка к сказке-феерии Александра Островского «Снегурочка», написанная в марте 1873 года, принесла Петру Ильичу средства, достаточные для летней заграничной поездки. Правда, съездить за границу в то лето не удалось – Чайковский решил предварительно заехать в Каменку к Давыдовым, простудился во время купания в реке и проболел несколько недель. Фантазия «Буря», впервые исполненная в декабре того же года на очередном симфоническом собрании в Москве, принесла Петру Ильичу не только очередную порцию славы, но и двести рублей премии от Музыкального общества. А в апреле 1874 года, после премьеры «Опричника», Чайковский получил триста рублей премии, к которым удачно добавились семьсот рублей от петербургского музыкального издателя Бесселя. «Жизнь входит в берега», сказал бы Сергей Есенин. Слова «близится время, когда и Коля, и Толя, и Ипполит, и Модя уже не будут Чайковскими, а только братьями Чайковского» – это не бравада, а предчувствие грядущего Успеха. Настоящего, с большой буквы.
Отзывы критиков об «Опричнике» были разноречивыми. Цезарь Кюи написал в «Санкт-Петербургских ведомостях», что все в этой опере, начиная с либретто, «хуже худшего». Либретто «можно думать, делал какой-нибудь гимназист, не имеющий понятия ни о требованиях драмы, ни оперы… Та же незрелость и неразвитость отразились и в музыке, бедной идеями и почти сплошь слабой без единого заметно выдающегося места, без единого счастливого вдохновения, – с капитальнейшими недостатками, понятными в начинающем ученике, но не в композиторе, исписавшем такое количество нотной бумаги». Слегка подсластив горькую пилюлю упоминанием о творческом таланте, заметном в симфонических произведениях Чайковского, Кюи отметил, что в «Опричнике» он «отсутствует вполне». «Пошлые кантилены Чайковского, ложная, притворная горячность, неустрашимость, с которой он погрязает в плоское и тривиальное, откровенность, с которой он обнаруживает безвкусие, возбуждают глубокое сожаление, а по временам даже отталкивают… “Опричник” не выдерживает сравнения не только с операми русской школы[91], но и с операми Серова и с “Кроаткой” Дютша… Эта вещь хуже итальянских опер»[92]. Объективный критик, каковым считал себя Кюи, должен видеть не только недостатки, но и достоинства – «немного лучше остального хоры, и то только в техническом отношении и потому, что темы их взяты из народных песен».
Совершенно противоположный по смыслу отзыв дал в петербургских «Голосе» и «Музыкальном листке» Герман Ларош: «В то время, когда оперные композиторы устроили между собою состязание, каждый старается перещеголять своих собратий в отрицании музыки, – опера Чайковского не имеет характера этого отчаянного прогресса и носит отпечаток даровитой руки. Богатство музыкальных красот в “Опричнике” так значительно, что опера эта займет важное место как между произведениями Чайковского, так и между образцами русской драматической музыки… Постоянная забота композитора о вокальной части оперы и его редкий в наше время мелодический дар имеют последствием то, что “Опричник” для… каждого певца представляет задачи гораздо более благодарные, чем любая из русских опер последнего времени. Если к этому прибавить благородство гармонического стиля, прекрасное, свободное, нередко смелое ведение голосов, чисто русское искусство находить хроматические гармонии в диатонической мелодии, богатые педали (которыми, впрочем, композитор пользуется слишком часто), умение округлять сцены и соединять их в большие целые, наконец, неистощимо богатую, благозвучную и изящную инструментовку, то в результате получится партитура, которая, обладая многими из достоинств нашей современной оперной музыки, свободна от большей части ее недостатков»[93].
Два приведенных отзыва весьма показательны. Они дают практически полное представление о том, за что хвалили и за что критиковали произведения Чайковского современники. Нет смысла обстоятельно заниматься сравнением отзывов далее, все уже понятно.
«Меня терзает “Опричник”, – писал Петр Ильич брату Модесту. – Эта опера до того плоха, что на всех репетициях (особенно от 3 и 4-го акта) я убегал, чтоб и не слышать ни одного звука, а на представлении готов был провалиться. Не странно ли, что когда я написал ее, то мне первое время казалось, что это прелесть что такое. Но какое разочарование с самой первой репетиции! Нет движения, нет стиля, нет вдохновения. Вызовы и рукоплескания на 1-м представлении ничего не означают, а означают: 1) что было много знакомых, а 2) что я уже прежде заслужил хорошо установившуюся репутацию. Я знаю, что опера не выдержит и шести представлений, и это просто убивает меня»[94].
«Опричник» выдержал четырнадцать представлений, что было довольно неплохо. Опер в те годы ставилось много, и редко какая давалась двадцать раз.
О том, как Николаю Рубинштейну не понравился Первый концерт Чайковского, уже было сказано. Настало время сказать о последствиях. Чайковский всегда болезненно переживал критику, хотя и признавал, что она помогает ему совершенствоваться, но на сей раз переживания вылились в длительную депрессию. «Всю эту зиму в большей или меньшей степени я постоянно хандрил, – писал Чайковский брату Анатолию в марте 1875 года, – и иногда – до последней степени отвращения к жизни, до призывания смерти. Теперь, с приближением весны, эти припадки меланхолии совершенно прекратились»[95].
Весной 1875 года дирекция московского Большого театра в лице Владимира Бегичева, бывшего в театре артистическим распорядителем сцены, заказала Петру Ильичу музыку для балета «Озеро лебедей». В одном из писем Римскому-Корсакову Чайковский упомянул о том, что «взялся за этот труд отчасти ради денег… отчасти потому, что… давно хотелось попробовать себя в этом роде музыки». Предложенная оплата была хорошей – восемьсот рублей, да и балет Петр Ильич любил с детства. Вершиной балетного искусства он считал «Жизель».
Либретто для первой постановки «Озера» предположительно написал балетмейстер Юлиус Венцель Рейзингер, возглавлявший в то время балетную труппу Большого театра. Именно Рейзингер осуществил премьерную постановку балета в феврале 1877 года. Ту самую, о которой Ларош сказал, что «по танцам “Лебединое озеро” едва ли не самый казенный, скучный и бедный балет, что дается в России»[96]. И вообще, ни одна из постановок Рейзингера не сохранялась в репертуаре Большого театра надолго. Максимум – сорок представлений, что для высокозатратного балета было мало (не надо сравнивать напрямую с оперой). Некоторые критики вообще отказывали Рейзингеру в праве назваться балетмейстером. Но…
Но история, как известно, не знает сослагательного наклонения. Именно Рейзингеру было предназначено стать первым постановщиком «Лебединого
