Дневники, 1915–1919 - Вирджиния Вулф
И снова день без писем.
15 ноября, четверг.
Еще один день без писем, если не считать выговора от ЛПТ за то, что я сказала или не сказала про поэзию Арнольда[394] о природе[395]. На этот раз меня тянет ответить им, что бессмысленно и бесполезно, но уж очень хочется выразить протест против потока оксфордского высокомерия. Весьма успешно мы отпечатали еще одну страницу, что заняло у нас все время до чая, а затем в полумраке отправились к мелкому печатнику, который вот-вот должен прийти и осмотреть помещение для нашего станка. Ему помогает маленький мальчик ростом с Джулиана. Подвал этого печатника вчера затопило из-за женской бани по соседству. Он очень точен в своих выражениях — возможно, это результат окололитературной профессии.
19 ноября, понедельник.
Мелкий печатник пришел, когда мы доделывали последнюю страницу, и пробыл у нас около часа, пока Лотти не позвонила в колокольчик с целью, оставшейся непонятной для него, как человека, который скорее всего не дает у себя обеды. Мы внесли аванс в £10 и получили за них резак, а также оговорили поставку печатного станка к 14 января. Проблема таких людей — их словесный поток: личные истории они рассказывают очень подробно; полагаю, это некая форма хороших манер. В пятницу мы ходили на концерт[396] и, когда заиграла английская часть, вышли в переулок с сомнительной репутацией, примыкающий к задней части Бонд-стрит[397], — он напомнил мне место для азартных игр лакеев великих людей из романа Теккерея[398]. Пила чай в «Spikings» с некоторыми представителями высшего класса, напоминавшими домашних псов, которым угрожает холодный душ. Они говорили о нехватке автомобилей. Я купила пару чулок и вернулась домой.
Чулки были частью подготовки к Гарсингтону. Из этого приключения мы вернулись 2 часа назад. Трудно передать полное впечатление, за исключением того, что оно мало чем отличалось от моих ожиданий. Люди, разбросанные по комнате цвета сургуча: Олдос Хаксли, играющий с большими круглыми дисками из слоновой кости и зеленого мрамора — шашки; Бретт[399] в брюках; Филипп [Моррелл], облаченный в лучшую кожу; Оттолин, как обычно в бархате и жемчугах, — и два мопса. Литтон развалился в огромном кресле. Слишком много безделушек для настоящей красоты, слишком много запахов, шелка и горячего воздуха, которым тяжело дышать. Все воскресенье гости толпами ходили из одной комнаты в другую: из гостиной в столовую, из столовой в спальню Оттолин. Иногда это ощущение ослабевало, но все же день тянулся очень долго. Утром мы принимали Фредегонду[400], а затем после чая я провела примерно час у камина с Оттолин. Выйдя на прогулку, мы столкнулись с автомобилем, полным пестрых и не располагающих к себе молодых людей, одного из которых я забыла, но он там точно был, так как я насчитала четверых. Наиболее заметный из них Эван Морган[401] — маленькое рыжее недоразумение с клювом вместо носа и без подбородка, в целом напоминающее хилого бентамского[402] петуха, бегающего под ногами. Однако он, очевидно, самым тщательным образом подготовлен к тому, чтобы стать поэтом и эксцентриком, судя по безответственному блеску его речи, несдержанности и одежде, которая, должно быть, скопирована с известнейшего портрета Шелли. Но он был невинен как цыпленок и столь же глуп, что остальное не имело значения. В целом Оттолин мне понравилась больше, чем тому способствовали ее друзья. Ее энергичность казалась достоинством, а в частной беседе пустословие уступило место явным вспышкам проницательности. Ужас происходящего в Гарсингтоне, конечно, велик, но стороннему наблюдателю очевидно, что Оттолин с Филиппом в своем поместье предлагают хорошие условия[403], которые люди принимают не очень-то благодарно. Однако разобраться, кто виноват в сложившейся ситуации, не под силу человеческому разуму: они довели себя интригами и настолько запутали отношения, что едва ли здраво оценивают друг друга. В таких условиях, я думаю, Оттолин заслуживает некоторой похвалы за то, что держит свой корабль на полном ходу, и у нее это явно получается. В Гарсингтоне нам было весьма комфортно: очень много еды и обрывки разговоров, сшитые в целый ковер. Строго поговорив с Филиппом, Л. заставил его прийти сегодня в парламент. Он слабый, дружелюбный и очень терпеливый человек, который делает все, что может, и видит лучшее в людях, которые по природе своей ему не нравятся. Мы поехали домой через Оксфорд (там я купила две записные книжки, а Л. — трубку, мы пили кофе и посмотрели колледжи), Рединг[404], где мы пообедали, Илинг[405], откуда уже вернулись в Ричмонд. Едва мы оказались дома, появилась Аликс, которая только что ушла, но я пропустила большую часть встречи, чувствуя необходимость принять ванну.
22 ноября, четверг.
Я так много хвасталась этим дневником и очарованием наполнения его из неиссякаемого источника событий в Гарсингтоне, что мне стыдно пропускать некоторые дни, но все же его единственный, как я выяснила, шанс на существование — это дожидаться подходящего настроения автора. Кстати, Оттолин тоже ведет дневник, посвященный, однако, ее «внутренней жизни», и это заставило меня задуматься о том, что у меня такой жизни нет[406]. Впрочем, она зачитала отрывок, который был посвящен мне, поэтому реальность там тоже имеется. Во вторник Л. был в издательстве «Williams & Norgate», где ему предложили публикацию книги по цене 2 шиллинга и 6 пенсов за штуку, что заслуживает внимания. Очевидно, они крайне заинтересованы и не могут скрыть этого, несмотря на желание навязать жесткие условия. Кажется, я закончила с последней набранной для печати страницей. Как бы то ни было, в среду пришла Барбара, чтобы начать работу, и тут же станок полностью вышел из строя, один ролик разболтался и был поврежден, а поскольку
