Григорий Зинченко - Побег из Бухенвальда
Забрали и меня. Окопы рыли целый день под обстрелом немецких самолетов. Иногда они кружились очень низко и выбрасывали листовки. Я поднял одну и стал читать:
Советские дамочки,Не ройте ямочки.Придут наши таночки,Раздавят ваши ямочки.
Надо же, в чужой стране, а чувствуют себя как дома.
Как-то на рассвете нас подняли по тревоге и объявили, что мы находимся в окружении. Приказ был опускаться в овраг и отступать вместе с войсками. В общем, спасайтесь кто как может. Мы шли вместе с солдатами, но никто не знал, куда. Одни говорили, что в сторону фронта, другие, что мы отступаем. Такая толпа людей, хорошая мишень для немецких самолетов. С трудом вышел из общего потока и поднялся на вершину холма. В этот день был сильный дождь и я никак не мог определить, где мы находимся. Хотя надеялся, что нахожусь где-то недалеко от родной деревни. Услышал ржание лошадей, значит, обозы рядом. Только не знал, наши или немецкие. Спустился в овраг, отсидеться пару дней, чтоб фронт прошел и потом искать дорогу домой. Дни были теплые, по солнцу определил где юг и пошел в сторону Полтавы.
Много прошел незнакомых деревень, все спрашивал дорогу домой. Люди у нас добрые, встречали хорошо, давали поесть, предлагали переночевать. Так на десятый день добрался домой. Был поздний вечер, во дворе стояли две подводы. Стучу в окно, не открывают, только в доме все засуетились. Снова постучал посильнее и услышал Олин голос.
— Кто там?
— Ты что, своих в дом не пускаешь?
— Папа, это же Гриша!
Дверь открылась и навстречу мне выбежала мама.
— Заходи, сынок, скорее в дом, откуда ты взялся? А я им нараспев:
— Бежал бродяга с Сахалина звериной узкою тропой… И вот он уже дома, что, не ожидали?
— Не поймешь, откуда ждать. Одних везут на запад, другие бегут на восток. Ты, конечно, голодный, сынок?
— Не прочь перекусить что-нибудь, да только повкуснее, надоели скитальцу сухари.
Тут и отец появился, начал целовать, мама и ахнула:
— А я и поцеловать забыла, так растерялась.
— Лучше, мам, позже, чем никогда.
— У тебя все шутки — прибаутки, расскажи лучше, где был?
— Страну Советов изучал, прошел от южных гор, до северных морей и другой такой страны не знаю, где так много гибнущих людей.
— Успокойся, сынок, время военное.
— Да я и не понял, на какой стороне нахожусь. Или может, у нас в гостях немцы из самого Берлина?
— Гости, но только не из Берлина.
И тут я только заметил чужих людей во второй половине дома. Быстро накрыли на стол и сели ужинать. Стал рассматривать людей, мне показался один из них знакомым. Это был начальник станции.
— Колесников Николай Иванович. Это моя жена и дети. А ты кто будешь?
— Сын собственных родителей. Родился по собственному желанию, умру по сокращению штатов. Владею десятью языками и все по-русски, на Украине зовут Грыцько.
Отец рассердился.
— Поменьше языком болтай, я тебе ведь уже говорил, что военное время.
— Отец, а разве я выдал военную тайну, я ведь только назвал свое имя, впредь постараюсь и этого не говорить.
— Гриша, лучше расскажи о Харькове.
— Да что я знаю, заводы все эвакуируют в Сибирь. В Харькове творится ужасное, все куда-то едут, поезда перегружены. Нас заставили окопы рыть, а потом отдали в руки немцев. Говорили, что на окопы везут, а попали на передовую с лопатой в руках, вот и воюй, как хочешь.
На утро оказались в окружении. Лопаты побросали, копать нечего, разве только могилу для себя. Солдаты стали отступать и мы вместе с ними. Решил разобраться и вышел на бугор. Смотрю, а немцы идут в том же направлении, что и мы. Переждал пока они пройдут, немцы пошли на восток, а я в обход, на юг подался. По солнцу ориентировался, так и пришел домой.
— Да, пережил уже немало, — вздохнул отец, — но Бог знает, что впереди всех ждет? Вспоминаю, как я воевал, был я на три года старше Гриши тогда. После революции на Украине появились всякие отряды. Колчак, Петлюра, Махно, каждый норовил себе людей набрать. За кого воевать, не поймешь. Облавы на мужиков делали, всех забирали. Я решил одеть кофту, юбку и пошел полоть огород. Смотрю, идет толпа, я ногу подогнул и полю огород. Они остановились, посмотрели и ушли, кому нужна безногая баба? И на фронте тоже побывал. Пошел мне тогда двадцатый год. Приказали отступать. И отступать не хочется и в плен не знаешь к кому идти.
Попадешь в плен, все равно воевать пошлют. Только поменяют звезду на трезуб. Увидел мертвого солдата, вымазал себе руки и лицо в кровь, взвалил этого мертвеца на плечи и потащил. Проходят мимо солдаты, а я их спрашиваю, где находится медсанбат, мол, ранены, нужна помощь. Они посоветовали в тыл идти. Так и я нес его, от пуль спасаясь. К ночью до леса добрался и как ты, Гриша, домой пришел. В погребе скрывался до тех пор, пока они разбирались, чья власть лучше.
В конце сентября шли бои за Харьков, фронт обошел нас стороной. В село приехали немцы, назначили двух полицаев и жизнь пошла своим чередом. В поле тогда много бродило коров и лошадей. Люди ловили их и забирали себе, так и жили. Однажды объявили, что к нам в деревню должны приехать войска СС и их нужно достойно встретить. В центре собрались все жители деревни. Был приказ, как только въедет немецкое начальство, встречать их хлебом-солью, по украинскому обычаю. А все должны были стать на колени и поклониться. К обеду приехали немцы на броневиках. Встретили их хлебом-солью, поклонились. Стали объявлять новые законы через переводчика. Сообщили нам, что они пришли не как завоеватели, а как освободители от большевистского ига. Войну они ведут только с коммунистами и евреями. Всему остальному народу они дают свободу и независимость от власти коммунистов. В свою очередь, весь народ должен помогать им разоблачать скрывающихся коммунистов и евреев. За неподчинение новой власти — расстрел.
— Сегодня вы должны выдать в наши руки коммунистов и евреев. Мы произведем над ними справедливый суд. Все коммунисты и евреи должны быть повешены.
Если кто из вас будет их скрывать в своих домах или будут знать, где они скрываются и не сообщат, будут расстреляны. Тот, кто выдаст их нам, получит вознаграждение.
Через некоторое время снова нагрянули немцы, собрали всех мужиков. Объявили, что по лесам появились партизаны, поэтому за всякую связь с ними — расстрел. А если в какой-нибудь деревне будет убит немецкий солдат, то за это расстреляют пятьдесят человек. Затем привели двух молодых ребят, моих ровесников, и объявили, что они имели связь с партизанами — их расстреляли. Назначили старосту села, который должен докладывать о всех подозрительных личностях. Если же будет скрывать, то расстреляют и его.
