Юрий Щербак - ЧЕРНОБЫЛЬ
А до этого была такая неприятная штука. Мне сейчас ее трудно объяснить. Начальник гражданской обороны Воробьев, с которым мы приехали, через пару часов подошел ко мне и доложил: он объехал станцию и обнаружил возле четвертого блока очень большие поля радиации, порядка 200 рентген Почему я ему не поверил? Воробьев по натуре своей очень эмоциональный человек, и, когда он это говорил, на него было страшно смотреть… И я не поверил. Я сказал ему: "Иди, доказывай директору". А потом я спросил Брюханова: "Как?" - "Плохо". К сожалению, я не довел разговор с директором до конца, не потребовал от него детального ответа.
- Сидя в бункере, вы думали о своей жене и детях?
- Думал.
Но знаете, как думал? Если бы я в полной мере знал и представлял, что произошло, я бы, конечно, не то сделал. Но я думал, что радиация связана с выбросом воды из барабан-сепаратора. Тревогу я начал бить слишком поздно - во вторую ночь, когда разгорелся реактор. Тогда я стал звонить в горком, говорить: надо эвакуировать детей. Только тогда до меня дошло, что нужно срочно эвакуировать. Но к тому времени в город уже понаехало очень много высоких чинов. Директора на заседание Правительственной комиссии не приглашали, его никто не спрашивал. Приезд начальников имел большой психологический эффект. А они все очень серьезные - эти большие чины. Вызывают к себе доверие. Мол, вот приехали люди, которые все знают, все понимают. Только много позже, когда я с ними пообщался, эта вера прошла. Мы не принимали никаких решений. Все правильные и неправильные решения были приняты со стороны. Мы, персонал, что-то делали механически, как сонные мухи. Слишком велик был стресс, и слишком велика была наша вера в то, что реактор взорваться не может. Массовое ослепление. Многие видят, что произошло, но не верят.
И теперь меня преследует чувство вины - на всю жизнь, думаю. Я очень плохо проявил себя в ту ночь в бункере. Мне пришлось сказать на суде, что я струсил, - иначе я не мог объяснить свое поведение. Ведь это я послал Ситникова, Чугунова, Ускова и других на четвертый блок. Надо мной висит эта трагедия. Ведь Ситников погиб… Меня спрашивают: "Почему сам не сходил на четвертый блок?" Потом я ходил туда, но не в ту ночь… Что я могу сказать? Нет, думаю, не струсил. Просто тогда еще не понимал. Но это я наедине сам с собой знаю, а людям как объяснить? Мол, все там были, все облучились, а ты, голубчик, стоишь живой перед нами, хотя должен бы…
А все объясняется просто. Сам я четвертого блока не знал. Работал на первом. Если бы это случилось на первом - пошел бы сам. А тут передо мной сидят Чугунов, бывший начальник цеха, и Ситников. Оба там работали всего полгода назад. Я говорю директору: "Нужно их послать, никто лучше их не разберется, не поможет Дятлову". И они оба пошли. И даже они - самые, самые честные люди, которые не несли ответственности за взрыв, даже они, возвратившись, не сказали, что же там произошло… Если бы Ситников понял, что случилось, он бы не погиб. Ведь он высокий профессионал.
Пытаюсь оправдаться, только слабое это оправдание.."
Николай Васильевич Карпан (ныне Н. В. Карпан заместитель главного инженера станции по науке), заместитель начальника ядерно-физической лаборатории.
"За день до аварии я вернулся из Москвы, на работе не был. Об аварии узнал в семь часов утра, когда позвонила родственница из Чернобыля. Спросила - что случилось на станции? Ей рассказывали страшные вещи о каком-то взрыве. Я уверил ее, что никакого взрыва не могло быть. Я вечером звонил на станцию и узнал, что четвертый блок идет на останов. А перед остановом обычно выполняют какую-нибудь работу, связанную с открытием предохранительных клапанов и выбросом большого количества пара в атмосферу. Это создает шумовые эффекты. Успокоил ее, тем не менее какая-то тревога осталась. Я начал звонить на станцию - на четвертый блок. Ни один из телефонов не отвечал. Я позвонил на третий блок - мне сказали, что практически не существует центрального зала над третьим и четвертым блоками. Я вышел на улицу и увидел… изменившиеся контуры второй очереди.
Тогда я позвонил своему начальнику и спросил - делал ли он попытку попасть на станцию? "Да, но меня задержали посты МВД". Начальника отдела ядерной безопасности… не пустили на станцию! Мы с начальником вышли на небольшую круглую площадь перед выездом из города, решили ехать на попутной машине. Увидели там начальника цеха наладки, который сказал, что выехала директорская машина и мы сможем все вместе добраться до станции.
Мы приехали на станцию в восемь часов утра. Так я попал в бункер.
Там находились директор, главный инженер, парторг, заместитель главного инженера по науке, начальник лаборатории спектрометрии и его заместитель. Они успели к этому времени отобрать пробы воздуха и воды и проделать анализы. В пробах воздуха обнаружили до 17% активности, обусловленной нептунием, а нептуний - это переходной изотоп от урана-238 к плутонию-239. Это просто частички топлива… Активность воды также была чрезвычайно высокой.
Первое, с чем я столкнулся в бункере и что мне показалось очень странным, - нам ничего о случившемся, о подробностях аварии, никто ничего не рассказал. Да, произошел какой-то взрыв. А о людях и их действиях, совершенных в ту ночь, мы не имели ни малейшего представления. Хотя работы по локализации аварии шли с самого момента взрыва. Потом, позднее, в то же утро я сам попытался восстановить картину. Стал расспрашивать людей.
Но тогда, в бункере, нам ничего не было сказано о том, что творится в центральном зале, в машзале, кто из людей там был, сколько человек эвакуировано в медсанчасть, какие там, хотя бы предположительно, дозы…
Все присутствующие в бункере разделились на две части. Люди, пребывавшие в ступоре, - явно в шоке были директор, главный инженер. И те, кто пытался как-то повлиять на обстановку, активно на нее воздействовать. Изменить ее в лучшую сторону. Таких было меньше. К ним я отношу прежде всего парторга станции Сергея Константиновича Парашина. Конечно, Парашин не пытался возложить на себя принятие технических решений, но он продолжал работать с людьми, он занимался персоналом, решал многочисленные проблемы… Что же произошло в ту ночь? Вот что мне удалось узнать.
Когда случился взрыв, рядом со станцией находилось несколько десятков людей. Это и охрана, и строители, и рыбаки, ловившие рыбу в пруде-охладителе и на подводящем канале. С теми, кто был в непосредственной близости, я разговаривал, спрашивал их - что они видели, что слышали? Взрыв полностью снес крышу, западную стенку центрального зала, развалил стену в районе машзала, пробил обломками железобетонных конструкций крышу машзала, вызвал возгорание кровли. О пожаре на крыше знают все. Но очень мало кто знает, что внутри машинного зала также начались пожары. А ведь там находились турбогенераторы, заполненные водородом, десятки тонн масла. Вот этот внутренний пожар и представлял самую большую опасность.
