Борис Горбачевский - Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить!

— Не успеете сами окопаться, окопать орудие, — погибель!

И мы старались.

Расчет занимал отдельную палатку. Среди нас были опытные фронтовики, новобранцы и два курсанта — такого ужасного явления, как дедовщина, мы не знали. Вечерами разрешалось посидеть перед палаткой, «побалакать за жизнь», как украинцы говорят. Шутили, дымили самокрутками. Нашелся и баянист, Коля Шуляк, инструмент он привез с «гражданки»; до войны Николай был совхозным конюхом, в батарее служил ездовым.

Когда выдавалась свободная минута, я старался расспросить бывалых фронтовиков. Солдат, прошедший сорок первый, рассказывал:

— Он, когда прет на тебя, чешет из пушки, пулеметов — может раздавить и тебя, и орудие. А ты что? Попробуй его подбить! А гранатой его не возьмешь. Танк надо обязательно сжечь! Это каждый тебе скажет.

Я спрашиваю:

— А если танковая атака?

— Страшное дело. Здесь немцы, главное, действуют на психику, любят стрелять на ходу — что танкисты, что пехота. От такой стрельбы пользы мало — это все знают, но на психику действует, особенно на молодых, необстрелянных. Я и сам не раз поддавался. Не получилось подбить, сжечь — лучше пропусти его через себя, понадежней укройся в окопе, а потом бей и бей, чем можешь, как можешь — только бы задержать огнем идущих за танками пехоту, мотопехоту…

Самая колоритная фигура батареи — старшина Осип Осипович, прозванный «и нашим и вашим». Солдаты чутко подмечают характер начальства, будь то старшина, взводный или даже комполка. Об Осипе Осиповиче все знали — оборотистый мужик: и с рядовыми прилично себя ведет, и об интересах начальства не забывает.

Осип Осипович любил и часто произносил перед нами длинные речи. А говорил он, как правило, примерно следующее:

— Кто есть старшина?! Старшина есть тыл армии. Что есть тыл армии? Это основа ее существования и главное условие победы. Без тыла — ни прокормить солдата, ни согреть его душу чарочкой! Ни помыть его вовремя в баньке — а значит, не избавить от вшей! Без тыла не двинется в бой ни один танк, не взлетит самолет, не выстрелит ни одно орудие! Не получит желанную бабу ни один генерал! Усекли, артиллеристы, значение старшины? Будем считать, усекли! Так что прошу любить и жаловать Осипа Осиповича, выполнять точно все мои указания.

Осип Осипович — третий мой старшина. Сколько их еще будет! Скверно, когда старшине не хватает разума, культуры, образования, — такое часто бывает, но это еще можно вытерпеть. Вдвойне, втройне скверно, если ему недостает самых обыкновенных человеческих чувств. Самый трудный случай, и тут уже ничего не поделаешь, когда старшиной овладевает мания величия, когда он уверен в своем превосходстве над рядовыми.

Наш старшина — человек иного склада, он всегда готов помочь солдату. А как заботится о конюшне! Разбуди Осипа Осиповича ночью — он без запинки перечислит всех лошадей, их масти, клички. Печется он и о начальстве. Ну и пусть себе печется. Главное — чтобы о солдате не забывал. Всем нам казалось, что Осип Осипович так и поступал. Ну скажите, как такого человека не уважать, как не простить ему всякие мелкие грешки? Идеальный старшина!

Однако вскоре жизнь батареи круто переменилась, и солдаты сбросили с пьедестала «идеального старшину».

Первое — ухудшилась еда. Вместо супа, заваренного на американской тушенке, стали кормить баландой.

Тем, кто не ел баланды, разъясняю: это горячая водичка, заправленная крупой, травкой и солью. Тушенка, точно привидение, исчезла из рациона. То ли проливные июльские дожди затормозили подвоз, то ли союзники перестали присылать? Всякое приходило в голову — человек, видно, так устроен: если происходит какая-то несуразица, он прежде всего старается понять.

После исчезновения тушенки пришла очередь хлеба — ломоть похудел. Затем и сахар стали выдавать через день. Почему?

Новые сомнения: командиры стали отлынивать от занятий, перепоручая свои обязанности сержантам. Реже выезжали в поле. Опять помешали дожди? Забыл нас и комиссар. Перестали доставлять газеты, и мы не знали, что происходит в стране, на фронте, а кроме того — лишились раскурочного материала!

Затем случилась совсем уже подлость! Урезали довольствие лошадям, до предела сократив ежедневную норму овса.

Стало худо и людям, и животным, которых мы обожали и которые, в отличие от нас, не способны были искать оправданий.

Прошло две недели в новом полуголодном режиме. Все стали затягивать пояса и как-то приспосабливаться. Я, например, отдавал почти пол пайки согласившимся заменять меня на ночном посту.

Вскоре нас совсем оглушили — стали запрягать нас вместо лошадей. Приходилось на себе волочить пушки два километра до места учений — иначе из-за сильных дождей в поле их не доставить. Понятно, в боевой обстановке может быть и похуже, придется и на себе тащить, но так поступать сейчас? А причина тому — обессилели лошади. Артиллерийской лошади положено в сутки не меньше шести килограммов овса. Она их не получала. С грубыми кормами (сеном, соломой) тоже оказалось слабовато — откуда их взять? Голодные кони, не углядишь, начали грызть друг у друга хвосты, глодать коновязь, а это, не дай бог, могло привести к большой беде.

Замечательно высказался один француз-кавалерист. На упрек маршала Мюрата он ответил: «Люди могут идти без хлеба, но лошади без овса — не в состоянии. Их не поддерживает в этом любовь к Отечеству».

Тащить пушку по мокрой глинистой земле, да еще под дождем, — занятие малоприятное. А чуть доберемся, измученные, мокрые, выберем позиции, как тут же, без всякой передышки, звучат команды:

— Танки с фронта!.. Танки стыла!.. Танки с флангов!..

Только успевай соображать, разворачивать орудие, изменять прицел, перетаскивать снаряды… Но на пустой желудок — какая стрельба? Валимся, обессилев, один за другим на землю, все грязные, мокрые, да еще и злые, голодные. Отучившись, волочим пушку обратно. Доберемся до палатки, а командир взвода или сержант еще четверть часа держит в строю: разбирает прошедшее учение. Так положено! Приведем себя в порядок и строем на кухню. А там баланда да каша без масла, кружка полусладкого чая. И эдакое всякий божий день. Хорошо, что повар — мужик приличный: попросит кто добавки — не пожалеет лишнего черпака.

Новые чудеса. Обычно многие после обеда шли ненадолго в конюшню — гладили лошадей, кормили их травкой, беседовали с ездовыми — те, помню, часто напевали частушку: «Два — за сено, три — за воз, полтора — за перевоз. Чечевица с викою, а я не чирикаю…» Теперь, правда, пение прекратилось. И вдруг всем запретили заходить в конюшни, причем без всяких объяснений.