Виктор Петелин - Мой XX век: счастье быть самим собой

И так изображались не только люди дворянской и интеллигентской среды, в тех же тонах рисовалось и крестьянство. Тургенев дал нам пресловутых Хоря и Калиныча, а когда Л. Толстому понадобилось изобразить деревенского мужичка, он нарисовал какого-то «богоносца» не от мира сего в лице Платона Каратаева». «Безвольный, размагниченный человеческий хлам» увидел Иван Майский (настоящая его фамилия – Штейман) в образах, воплощающих в себе лучшие черты русского национального характера. И ничего другого! Иван Майский не понял характеры русских писателей и столь же упрощенно и враждебно их истолковал, точно так же, как Чириков истолковал в 1909 году пьесу Шолома Аша: у нас разная природа, разная душа, разные идеалы, разный национальный характер. Не надо нам навязывать ни того, ни другого, ни третьего...

М.А. Шолохов, сказавший впервые об этом, не антисемит, как и пишущий эти строки, но нам больно за Россию, попавшую вновь в капкан, как в 1917 году, получше стало в середине 30-х годов, потом война, но и сейчас нам больно, что находятся критики, литературоведы, экономисты, философы, которые, не понимая творческого замысла писателя, художника, композитора, навязывают своим читателям ложные, фальсифицированные трактовки образов русской литературы, русской музыки, национальной школы художников.

Да, я согласен – золото и пресса – явления великие, замечательные, на них многое можно купить, министерские должности, красивую женщину, прослыть автором популярной книги, «золотым голосом» России, не имея на то никаких оснований, можно не сходить с телеэкранов и стать знаменитым юмористом, можно завоевать общественное мнение и победить на выборах... Многое можно... Но совершенно нельзя Высоцкого, Окуджаву, Пастернака представить себе гениальными писателями и увековечивать их память в Москве и в Переделкине. Согласен, они талантливы, писали, пели, снимались в фильмах, были популярны, но они не открыли новых путей в искусстве ни в содержании, ни в форме. Страдали? А кто в то время не страдал...

Ведь Федору Достоевскому поставили памятник только сейчас, а памятник Высоцкому стоит уже не меньше десяти годков. Давайте думать, сопоставлять, анализировать.

Закончу свои размышления цитатой из статьи «Под разливы Президентского оркестра»: «За пятнадцать лет вокруг различного рода премий сложились свои литературные тусовки. Вокруг либеральных наград – пошумнее и побогаче, вокруг патриотических – потише и победнее. И обслуживались этими премиями как бы две совершенно отдельные, существующие в параллельных мирах литературы, что, несомненно, усугубляло разлад в среде нашей творческой интеллигенции. Да и давались отличия с денежным содержанием скорее за преданность своей литературной «команде», нежели за творческие достижения... Увы, во время всей церемонии не оставляло ощущение, что присутствуешь не на вручении общенациональной премии, а на распасовке очередного Букера, только большого. Ну о-очень большого! А теперь вообразите, как это все смотрится со стороны, из губерний! Боюсь, что талантливая и разномыслящая, но упорно замалчиваемая в Москве литературная Россия восприняла «Большую книгу» как очередной сомнительный столично-эмигрантский междусобойчик» (Литературная газета. 2006. 29 ноября – 5 декабря).

Вдумчивому читателю посоветую сравнить те посиделки, которые состоялись у Н.Н. Ходотова, и сегодняшние «посиделки» под разливы Президентского оркестра, и сравнить, и подумать над реформами Ельцина (Шолоховские чтения. Сборник научных трудов. Выпуск VI. Под общей редакцией академика РАО Ю.Г. Круглова. М. Март 2007).

Вместо послесловия

СЛОВО О ДРУГЕ

1. Олег Михайлов. Слово о друге

Все наши дела литературные неотделимы от человеческих, житейских; словно годовые кольца у дерева, наслаиваются события, а в них – наше бытие, судьба наша, приятия и отталкивания, обычная, естественная жизнь в литературе.

Вот машина времени в памяти моей дает обратный ход и легко переносит меня в середину годов 50-х.

Филфак Московского университета: мы, как и все в стране, напряженно переживаем происходящее, выслушиваем старших, рассуждаем, как можем, сами. Все встало на ребро! Вчерашние комсомольские вожаки наши, грозные ревнители чистоты сталинизма – И. Виноградов, А. Лебедев, Ю. Рюриков вдруг круто меняют свою позицию. Казалось бы, только вчера учитель мой – профессор Гудзий ужасался их ортодоксальности, проводимым ими «кампаниям». А сегодня они прозрели и с той же неистовой прямолинейностью пошли против самих себя – вчерашних. В 1954 году – дискуссия о социалистическом реализме; попытка поубавить в нашей теории бетона. Молодой кандидат наук М. Кузнецов (опять же недавно выступавший с самых догматических позиций застрельщиком в разгроме «школы Веселовского», куда попал и бывший наставник его Гудзий) теперь сам же и ревизует постулаты.

Здесь, конечно, причудливая смесь молодой искренности и демагогии, наивного желания абсолютной истины и затаенных устремлений свести давние счеты. Как всегда, при большой ломке. Но в общем – интересное время, лизнувшее обжигающе и дремлющую полунауку – литературоведение, очень косный и поныне мир. Концепции здесь складываются на десятилетия, и расшатать их, кажется, невозможно. И если в соседних науках, например в истории, разгромом печально памятной школы М. Покровского наиболее вопиющие уродства были устранены, то в литературоведении подобной хирургии своевременно проведено не было и вульгарная социология пустила свои метастазы по всему телу нашей словесности.

Со временем трафареты только уплотнялись. Например, взгляд на М. Шолохова и его гениальный «Тихий Дон». Здесь с 30-х годов герой шолоховской эпопеи Григорий Мелехов рассматривался как отступник, которого жестоко карает автор. В книгах и статьях И. Лежнева, С. Динамова, В. Гоффеншефера, В. Гуры и многих других само казачество, с его историческим укладом и поэтичными обычаями трактовалось как безусловное скопище отвратительных, бесчеловечных черт и свойств. Пожалуй, наиболее заостренно сформулировал эту концепцию И. Лежнев, заявивший в книге «Путь М. Шолохова» (1948), что «наши люди» в «Тихом Доне» – только профессиональные революционеры, и отказав в этом семье Мелеховых и, по сути, народу, изображенному в эпопее.

Ту же смерзшуюся от времени трактовку продолжил в 50-е годы молодой литературовед Л. Якименко, доказывавший, что путь Мелехова – «путь утрат многих прекрасных человеческих свойств и качеств», что «страшный конец Григория Мелехова, нравственное и физическое вырождение его – закономерное завершение судьбы таких людей». Согласимся, не просто традиция вульгарного социологизма угадывается за такими рассуждениями, но и нечто более глубокое: определенное миропонимание, стойкие воззрения на Россию, ее прошлое и настоящее. В малом, как всегда, видится большое.