Эдуард Эррио - Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936

В четверг, около одиннадцати часов утра, я встретил в палате Альбера Сарро. У меня создалось впечатление, что он уже пришел к соглашению с Елисейским дворцом относительно формирования нового кабинета. В своей группе Фланден ведет со своими коллегами жаркие споры о внешней политике Лаваля, которую он не одобряет.

Пятница, 24 января 1936 года. Дружеский визит Поль Бонкура. Около полудня ко мне зашел на несколько минут Сарро, чтобы показать свой список. Он его составил помимо меня, ибо я в конце концов, не будучи более председателем партии, никак не мог рассчитывать на его откровенность. Я на него не в претензии; он предоставил мне в отношении своего правительства свободу действий, которой мне так не хватало вот уже два года.

Когда в четверг, 30 января, Альбер Сарро предстал перед палатой, я должен был ожидать, что речь зайдет обо мне.

Фернан Лоран обвинил меня в том, что я нарушил перемирие своим присутствием на собрании Общества друзей Советского Союза. Мне не составляло труда ответить, что, действуя таким образом, я не думал предавать председателя совета министров, который сам ездил в Москву для переговоров со Сталиным. Я подчеркнул, что, войдя в правительство согласно указанию своей партии, я не мог в нем оставаться вопреки ее формальному желанию. Я подтвердил свою верность политике коллективной безопасности и свою симпатию к той Эфиопии, которую Италия и Франция ввели в Лигу наций. Я напомнил выступление итальянского делегата и слова Анри де Жувенеля, требовавших принятия негуса в Лигу наций. «Не надо учреждать классификацию, которая вновь открыла бы дорогу предрассудкам расы, касты, цвета кожи и нации». 28 сентября 1923 года Эфиопия была принята единогласно. Я еще раз выступил за соблюдение данного слова и решения Лиги наций. «Этот тезис о территориальной целостности государств – членов Лиги наций обязывает нас, – говорил я, – поддерживать его не только во имя французской чести, но и во имя интересов нашей страны». Я сослался на неосторожные действия, на секретные пакты, которые накануне 1870 года привели Францию к изоляции, и противопоставил этим зловещим маневрам внешнюю политику Третьей республики. В момент, когда Англия приняла, наконец, торжественные обязательства в пользу коллективной безопасности, в этот памятный день 11 сентября, в момент, когда Советская Россия только что заняла место в Лиге наций, чтобы защищать там доктрину неделимости мира, когда, наконец, было достигнуто международное согласие и мы, по выражению одного южноамериканского делегата, оказались на повороте мировой истории, когда 11 октября 1935 года пятьдесят государств высказались за применение Устава, – Франция вернулась к устаревшей политике торга и подачек, отказавшись от новой дипломатии солидарности в вопросах права. Наконец я мог говорить, изобличать возвращение к закону джунглей, подтвердить неизменность моей мысли и показать мое постоянное стремление действовать во имя блага Франции, оставаясь в стороне и выше внутриполитических забот.

Заключение

Итак, я заканчиваю эти воспоминания на том моменте, когда формировалось правительство Сарро. 4 июня 1936 года я действительно был избран председателем палаты депутатов, но я не принимал никакого участия в работе правительства на протяжении того года, когда германские войска вновь оккупировали Рейнскую область, а итальянцы захватили Аддис-Абебу, когда образовалось правительство Блюма. Следовательно, я не смог бы описать столь точно, как старался это делать ранее, важные события, которые уже вели к войне, позицию Англии, забастовки, сопровождавшиеся захватом заводов. Я был непосредственным свидетелем, но лишь со стороны, тех событий, о которых говорилось в правительственном заявлении Леона Блюма, матиньонских соглашений[206], роспуска мятежных лиг. Начинала осуществляться совершенно новая социальная политика; имели место такие трагические инциденты, как самоубийство Саленгро[207]. Леон Блюм провозгласил необходимость передышки и вскоре потребовал принятия чрезвычайных декретов. После захвата Гитлером Австрии внешняя политика приобрела совершенно трагический характер. Это была действительно эпоха потрясений, когда резко обострилась судетская проблема, эпоха миссии Ренсимена в Чехословакию, переговоров между Даладье и Чемберленом, первых мобилизаций в Германии, призыва запасников во Франции. Кульминационным пунктом была мюнхенская конференция 29-30 сентября 1938 года.

Что касается внутренних проблем, то я, пожалуй, мог бы провести аналогию между трудностями, с которыми столкнулся Леон Блюм, и теми трудностями, которые испытывал я сам в 1925 году. Он выступил за проведение широких реформ, и это ему не простили, несмотря на матиньонские соглашения; особенно ему ставили в упрек занятие заводов, изменение статута Французского банка, постепенную национализацию авиационной промышленности. Социалист-доктринер Леон Блюм вынужден был предложить в январе 1937 года «передышку», отменить меры принуждения по отношению к капиталам, восстановить свободное обращение золота, потребовать (в июне) чрезвычайных декретов.

Что же касается внешней политики, то она с тех пор приняла направление, прямо противоположное тому, которому я следовал. Не мне говорить о том, насколько повлияло на решение нашего правительства необходимое для нас соглашение с Великобританией. Я хотел бы просто поставить на обсуждение два факта, свидетелем которых я был. Накануне Мюнхенской конференции у меня состоялась долгая и, как обычно, сердечная беседа с Литвиновым в Женеве. Он подтвердил, что Советский Союз преисполнен решимости оказать Франции поддержку против Гитлера. Возникала только одна проблема – проблема прохода русских войск через польскую территорию. Литвинов полагал, что решение этого вопроса было бы более легким для Франции, чем для России. Можно задать себе вопрос: как обстояли бы дела, если бы Советский Союз был бок о бок с Францией во время встречи в Мюнхене?

Когда я возвратился из Женевы в Париж, меня посетил член палаты общин Спирс, который тогда был, если я не ошибаюсь, председателем франко-британской группы. Он был настроен очень враждебно по отношению к русским; я его убеждал целое утро. В конце нашей беседы он заявил мне, что я его убедил и что в Лондоне он будет действовать в духе моих советов. Я часто задаю себе вопрос, не был ли этот разговор со Спирсом одной из причин той более примирительной позиции которую Форейн оффис заняло в последний момент.

О той роли, какую я играл во время самой войны я опубликовал особую книгу под названием «Эпизоды».