Наталия Будур - Гамсун. Мистерия жизни

Как только стало понятно, что «Голод» действительно написан Кнутом Гамсуном, дела его пошли на лад. Его, наконец, приняли в литературное общество. Он познакомился с Александром Хьелланном, Хансом Йегером и, конечно, Эриком и Амалией Скрам.[58]

А вот с деньгами у Гамсуна по-прежнему было плохо. Правда, «Голод» решил издать П. Г. Филипсен, которому принадлежал «Ню Юрд», и даже выплатил писателю аванс (100 крон), не дожидаясь сдачи рукописи, над которой тот продолжал работать, но эти деньги были немедленно Гамсуном потрачены. По одной версии, на уплату долгов, по другой — на короткую поездку в Швецию.

На что же жил писатель? Мы не раз говорили, что судьба была к нему благосклонна. Вот и теперь у него нашелся благодетель — вновь торговец, меценат, издатель «Библиотеки для тысячи домов» норвежец Юхан Сёренсен. Господин Сёренсен прислал Кнуту, в ответ на его просьбу, двести крон и предложил выплачивать ежемесячную стипендию. Деньги Гамсун с благодарностью принял, а вот от стипендии отказался — он уже надеялся на постоянный заработок.

На присланные Сёренсеном 200 крон Гамсун покупает себе приличную одежду и снимает другую комнату — получше и попросторнее.

В январе его приглашают прочитать лекцию для студентов Копенгагенского университета и предлагают приличное вознаграждение. Гамсун соглашается и выступает два раза — 15 декабря 1888 года и 12 января 1889 года. Говорил он о духовной жизни Америки. Лекции имели такой оглушительный успех, что Филипсен предложил Гамсуну отложить на время работу над «Голодом» и сначала собрать из своих докладов книгу.

На следующий день после второй лекции Кнут пишет Нильссону:

«Опубликованный отрывок из „Голода“ — лишь одна из четырех частей, объединенных общей темой; когда все они будут готовы, получится книга; а когда будет готова книга, я пошлю ее Вам. Но для этого нужно время.

Сейчас я занят написанием книги о духовной жизни современной Америки. Это, собственно, расширенное и дополненное издание двух докладов, которые я прочел в Студенческом обществе в Копенгагене за две последние недели. Издательская фирма Филипсена тут же предложила мне свои услуги, и я согласился, но материал требует существенной доработки. Именно этим я сейчас и занимаюсь.

Доклады были встречены с совершенно незаслуженным восторгом. Я никогда не выступал перед более благодарной аудиторией. Я решил, что они все просто сошли с ума. Георг Брандес присутствовал на моем последнем докладе и так тепло отзывался обо мне, как я только мог об этом мечтать. Если бы я действительно заслужил хотя бы половину из его похвал, то и тогда был бы великим человеком. Но я исхожу из того, что Брандес снисходителен — снисходителен к начинающим. И поэтому осторожно отношусь к его похвалам — даже более чем осторожно. Книга скоро выйдет, и Вы ее получите. Обещаю Вам».

Работа над книгой продвигалась очень быстро — и, несмотря на то, что ее начинали набирать, когда две последние части еще не были готовы, Гамсун успел к сроку и сдал рукопись 3 марта 1889 года.

Книгу очерков «О духовной жизни современной Америки» некоторые литературоведы даже называют памфлетом, настолько резко и язвительно выступил в ней Гамсун, обличая существующие и несуществующие пороки «заморского» общества.

«Правдивость — не двусторонность и не объективность… это бескорыстная субъективность» — таков эпиграф к книге, и это объясняет позицию автора: самое главное для него — абсолютная искренность. Роль субъективного фактора в книге столь велика, что за внешней объективностью суждений отчетливо слышен иронический голос Гамсуна.

;Квинтэссенцию книги можно выразить несколькими словами: американское общество переживает глубокий культурный застой.

Такие взгляды были присущи писателю далеко не всегда. Уезжая в Америку, он буквально грезил о стране невиданных возможностей. В письме домой он утверждал, что «испытывает восторг оттого, что находится в самой прекрасной и свободной стране на свете, справедливым устройством которой не могу не восхищаться». Американскую Декларацию независимости Гамсун называет «самым благородным и выдающимся законом в истории страны». Однако после нескольких лет жизни в США взгляды писателя резко изменились.

В своей книге он раскритиковал американскую литературу тех лет за ее провинциальность, несвободу и отсутствие вкуса, за пуританскую мораль, ибо, чтобы не прослыть возмутителями общественного спокойствия, писателям приходится «изъясняться многоточиями», а художникам остается «живописать… одежды». Литературу США Гамсун называл «беспросветно унылой и бездарной». Поэзия Уитмена вызвала у него скептическую иронию. Исключение он сделал лишь для Марка Твена. Правда, Гамсун не отрицал возможности развития американской литературы, но сомневался в том, что это вообще возможно.

Америка представлялась ему сборищем людей со всего света, страной столь нелюбимого им технического прогресса, разрушающего духовность, страной грохота, машин и — черного неба.

«Однако далеко не всё в картине американской жизни, нарисованной Гамсуном, выглядит убедительно, — пишут Э. Л. Панкратова и А. В. Сергеев. — Многие суждения продиктованы его антидемократической позицией, отрицательным отношением к идеям свободы и равенства, эстетскими представлениями об утонченной духовной культуре. Борьба против рабства для Гамсуна не что иное, как борьба против аристократии. „Настолько далеки американцы от аристократизма, что даже последняя знаменитая война, которую они вели, в сущности, явилась войной против аристократии. Может, даже это не столько была война в защиту морали и за освобождение негров, сколько война за уничтожение аристократов Юга“. Он хочет вывести на чистую воду „капиталистов в северных штатах“, которым „чуждо стремление к высотам духа, к аристократизму, к духовному избранничеству“».

«У республики явилась аристократия, — говорит Гамсун, — несравненно более могущественная, чем родовитая аристократия королевств и империй, это аристократия денежная. Или, точнее, аристократия состояния, накопленного капитала… Эта аристократия, культивируемая всем народом с чисто религиозным благоговением, обладает „истинным“ могуществом средневековья… она груба и жестока соответственно стольким-то и стольким-то лошадиным силам экономической неколебимости. Европеец и понятия не имеет о том, насколько владычествует эта аристократия в Америке, точно так же как он не представляет себе — как бы ни была ему знакома власть денег у себя дома, — до какого неслыханного могущества может дойти эта власть там».